Аркадий и Борис Стругацкие - Мир Полудня (сборник)
За окном был дождь и туман. Настоящий туман. Тянуло сыростью и запахом леса, неприятным острым запахом, который в обычные дни не поднимался на такую высоту. Издалека, из очень далекого далека слабо доносилось урчание грома. Поль записал для памяти на полях сводки: «В 15.00 пожарная тревога, в 17.00 биологическая тревога».
– …Да, мне здесь очень хорошо сидеть… А в печати нужны контрвыступления… Ты мне скажи вот что. Чего тебе от меня нужно? Только прямо и без дипломатии, потому что плохо слышно… Не скажу я этого. Как я могу тебе это сказать, если я считаю, что нет?.. Представляю. Действительно глупо. Надо как-то сдерживать… Откуда вы там взяли, что это общественная потребность? Стоит компании мальчишек поднять шум, как вы… Да!.. Да, я – нет. Решительно – нет… Нет!.. Слушай, Павел. Я об этом думаю уже лет десять… Давай лучше я подумаю еще лет десять, а?.. Кстати, какой это чудак посылает сюда шифровки на имя Герострата?.. Как много тебе нужно, чтобы я оставался твоим любимейшим другом. Ладно, передай им так. Только имей в виду, что я все равно скажу – нет… Ну как… Как ты сам только что сказал. Леонид, мол, Горбовский… Ах, на магнитофон… А что я старый стал, ты тоже записываешь?.. Значит, так… Э-э… Я… м-м-м… глубоко убежден в том, что в настоящее время всякие акции подобного рода могут иметь далеко идущие и даже катастрофические для человечества последствия. Хорошо я сказал?.. Так. Ты не хочешь, чтобы я заставлял тебя врать, но ты хочешь, чтобы врал я сам?.. Не буду я врать, Павел. И вообще имей в виду: этот вопрос не в нашей компетенции. Теперь этот вопрос уже в компетенции Мирового Совета… Вот я и даю Мировому Совету рекомендацию… Да, мне здесь хорошо сидеть, и никаких проблем… Будь здоров.
Поль поднял глаза. Горбовский медленно вынул из ушей репродукторы, осторожно положил их в кювету с раствором и некоторое время сидел, помаргивая и постукивая пальцами по поверхности стола. Лицо у него стало желчным.
– Поль, – сказал он, – вы давно здесь?
– Четвертый год.
– Четвертый год… А до вас кто был?
– Максим Хайроуд, а до него – Ральф Ионеско, а кто был до Ральфа – я уже не знаю. Вернее, не помню. Узнать?
Горбовский, казалось, не слушал.
– А чем вы занимались до Пандоры? – спросил он.
– Года два охотился, а до этого работал на мясомолочной ферме. На Волге.
Это не было похоже на беседу. Горбовский задавал вопросы таким тоном, как будто собирался пригласить Поля на работу.
– Поль, если это не секрет, как случилось, что вы сменили здесь Макса?
– Я работал у Максима старшим егерем. При нем здесь погибли двое туристов и один биолог, и он ушел. Меня назначили начальником по традиции.
– Это вам сам Макс сказал?
– Что именно?
Горбовский повернулся и посмотрел на Поля.
– Макс ушел потому, что… не выдержали нервы?
– Мне кажется, да. Он очень мучился. Со мной он, конечно, не говорил ни о чем подобном, но я знаю, что последнее время он не спал ночей. Каждый раз, когда кто-нибудь выходил на связь нерегулярно, он менялся в лице. Это я видел сам.
– Да-а… – протянул Горбовский. Потом он встрепенулся. – Что же это я тут расселся? Садитесь на свое место, Поль, а я сяду туда. Если вы меня не выгоняете, конечно.
Они поменялись местами. Несколько секунд Горбовский сидел в кресле для посетителей очень прямо и выжидательно смотрел на Поля, потом осторожно прилег.
– Лет пять назад, – сказал он, – мне пришлось участвовать в увлекательнейшей охоте. Мой друг Кондратьев… Вы слыхали о нем, конечно, он недавно умер… Кондратьев пригласил меня охотиться на гигантских спрутов. Не припомню, чтобы какое-нибудь другое существо вызывало у меня такое же отвращение и инстинктивную ненависть. Одного я убил, второго сильно покалечил, но он ушел. А спустя два месяца появилась хорошо вам, вероятно, известная статья Лассвица.
Поль сдвинул брови, пытаясь вспомнить.
– Лассвиц, Лассвиц… Хоть убейте, не помню, Леонид Андреевич.
– А я помню, – сказал Горбовский. – Вы знаете, у человечества есть по крайней мере два крупных недостатка. Во-первых, оно совершенно не способно созидать, не разрушая. А во-вторых, оно очень любит так называемые простые решения. Простые, прямые пути, которые оно почитает кратчайшими. Вам не приходилось думать по этому поводу?
– Нет, – сказал Поль, улыбаясь, – боюсь, что не приходилось.
– А как у вас обстоят дела с эмоциями, Поль?
– Думаю, что обстоят хорошо. Я могу любить, могу ненавидеть, могу презирать, могу уважать. По-моему, спектр полный. Да, еще могу удивляться. Вот как сейчас, например.
Горбовский вежливо улыбнулся.
– А такая эмоция, как разочарование, вам знакома? – спросил он.
– Разочарование… Еще бы! Я всю жизнь только и делаю, что разочаровываюсь.
– Я тоже, – сказал Горбовский. – Я был очень разочарован, когда выяснилось, что расшатать инстинкты у человека еще труднее, чем расшатать наследственность. Я был очень разочарован, когда оказалось, что мы интересуемся Странниками гораздо больше, чем Странники – нами…
– Правильнее сказать, Странники нами вовсе не интересуются.
– Вот именно. Я несколько приободрился, – продолжал Горбовский, – когда наметились успехи алгоритмизации человеческих эмоций, мне казалось, что это открывает широкие и довольно ясные перспективы. Но боже мой, как я был разочарован, когда мне довелось поговорить с первым кибернетическим человеком!.. Вы знаете, Поль, у меня такое впечатление, что мы можем чрезвычайно много, но мы до сих пор так и не поняли, что из того, что мы можем, нам действительно нужно. Я боюсь, что мы не поняли даже, чего мы собственно хотим. Вы чего-нибудь хотите, Поль?
Поль вдруг ощутил усталость. И какое-то недоверие к Горбовскому Ему показалось, что Горбовский смеется над ним.
– Не знаю, – сказал он. – Хочу, конечно. Например, очень хочу, чтобы меня полюбила женщина, которую я люблю. Чтобы охотники возвращались из леса благополучно. Чтобы мои друзья не погибали неизвестно где. Вы об этом спрашиваете, Леонид Андреевич?
– Но достаточно ли вы хотите этого?
– Думаю, что достаточно, – сказал Поль и взял сводку.
– Странно, – сказал Горбовский задумчиво. – Последнее время я все чаще замечаю, что раздражаю людей. Раньше этого не было. Не пора ли и мне заняться чем-нибудь другим?
– А чем вы занимаетесь сейчас? – спросил Поль, делая пометки на полях сводки.
– Вот вы даже из вежливости не сказали, что я вас вовсе не раздражаю. Но кто-то же должен раздражать! Слишком стало все определенно, слишком все уверены… Я, пожалуй, пойду, Поль. Пойду побросаю камешки. Вот уж что, кажется, никого не раздражает, как я ни стараюсь… – Он сделал попытку встать и снова лег, глядя на окно, по которому текли крупные капли.
