Катализатор (СИ) - Горъ Василий

Вчитываться в объяснения было страшно, но я заставил себя собраться и прочитал коротенький абзац, почти половина слов в котором была выделена жирным шрифтом:

«Мы его не вытянем даже в том случае, если инициация произойдет мгновенно, полученный Дар включит регенерацию на уровне моей нынешней, все поврежденные внутренние органы мгновенно заменят на донорские, те идеально приживутся, а практически мертвый мозг внезапно исцелится…»

Я задавил вспышку дичайшей ярости, накатившей откуда-то из глубины души, вернул девайс обратно, пощелкал суставами пальцев, вытащил телефон и позвонил Дорохову…

…Министр обороны примчался в Бурденко в четыре пятнадцать утра. К этому времени одна из палат была проверена от и до, поэтому я проводил его туда, закрыл за собой дверь и тяжело вздохнул:

— Юрий Федорович, у меня есть основания доверять Евгении Алексеевне Бердниковой, как самому себе — она военный врач с очень серьезным опытом и личность, в принципе не умеющая строить замки на песке…

— Все плохо, да? — сообразив, к чему я веду, спросил он.

Я утвердительно кивнул:

— По мнению Афины, врачи клиники сделали все возможное, но боятся признать, что шансы Виктора Викторовича вернуться к жизни равны нулю, так как его мозг практически мертв, а остальной организм доживает последние часы…

Дорохов сжал кулаки и невидящим взглядом уставился в стену. То, что творилось в его эмоциях в этот момент, разом компенсировало все имевшиеся претензии: он по-настоящему сходил с ума от отчаяния и, в то же самое время, постепенно наливался дикой ненавистью к убийцам друга. А это чувство стало той самой последней песчинкой, которая мотивировала меня посвятить этого человека в свои планы. Тем не менее, прежде, чем делиться информацией, которая могла выйти нам боком, я со всей дури приложил Юрия Федоровича харизмой. А когда вгляделся в лабиринт его «Может быть…» и понял, что воздействие прошло, счел, что почти ничем не рискую, и продолжил монолог:

— Это не все, что я хотел вам сказать. Не знаю, в курсе вы или нет, но в октябре прошлого года Виктор Викторович попросил меня и Анну Аркадьевну поучаствовать в испытаниях экспериментального устройства, усиливающего эмпатию неким воздействием на так называемую область Бродмана…

Судя по всплеску удивления в эмоциях, он об этом не слышал, поэтому я со спокойной душой изложил заранее придуманную легенду:

— Где именно его создали и в каком направлении дорабатывали, Еремеев нам, естественно, не сообщал — просто привозил устройство на остров, ставил боевую задачу, забирал отчеты и все такое. Три первых тестовых испытания по сути, провалились: через считанные минуты после включения этой штуки накатывала все усиливающаяся головная боль и забивала чрезвычайно слабые подобия предсказанных ощущений. Зато в ночь с пятницы на субботу, то есть, во время праздничного банкета, посвященного моей победе над Шатуном, я порядка минуты очень четко чувствовал чужие эмоции. Да, откат получился еще кошмарнее, чем прежде, но результат был, и я поделился им с Виктором Ви-…

Юрий Федорович подобрался:

— Ты думаешь, что Витю решили убить из-за этой хрени⁈

Я отрицательно помотал головой:

— Неа! Мне почему-то кажется, что он пытался проверить результаты теста и нащупал что-то серье-…

— Что за результаты⁈

— В момент включения устройства я находился рядом с президентом, его собеседником и их свитами. Конечно же, вслушивался и в то, о чем шла речь. Так вот, эмоции некоего Константина Михайловича Панаева не соответствовали тому, что он говорил и старательно изображал!

Как и следовало ожидать, услышав фамилию заместителя директора ФСО, Дорохов потемнел взглядом, вцепился в меня, как клещ, вытряс все, что смог, о реакциях этого урода на реплики глав России и США, а когда понял, что я иссяк, по инерции задал сакраментальный вопрос:

— Это все?

— Неа… — «после недолгих колебаний» буркнул я и криво усмехнулся: — У нас с Аней сложилось впечатление, что Виктор Викторович имел веские основания считать эту разработку бесперспективной: перед каждым тестом чувствовал себя не в своей тарелке, после наших упоминаний о головной боли на кого-то злился, а на отрицательные результаты самих тестов реагировал со странным равнодушием — пожимал плечами, вкладывал прибор в пластиковый чехол, убирал во внутренний карман пиджака и спокойно переключался на другую тему. Зато после того, как я рассказал о диссонансе между эмоциями и поведением Панаева, на пару секунд ушел в себя, затем вцепился в рабочий планшет и потерялся во времени. При этом пребывал в серьезнейшем раздрае, нехорошо щурился и дважды выдыхал слово «С-с-сука…». А на следующий день передвинул время вылета в Москву.

— Думаешь, что-то раскопал, а тот прочухал и принял меры?

— Да! — твердо сказал я. — Поэтому жажду пообщаться с Константином, мать его, Михайловичем и его сообщниками по душам!

Фраза, намеренно выделенная интонацией, не осталась незамеченной, и Юрий Федорович подался вперед:

— Есть конкретные идеи?

— Угумс…

…Запланированный движняк начался в шесть сорок пять утра с приезда главврача и двух ведущих специалистов клиники. Я в это время инспектировал позиции боевых двоек, поэтому на консилиум не попал. Тем не менее, о его результатах узнал одним из первых, столкнувшись в коридоре с этой троицей и сопровождавшей ее Афиной — врачи были бледными, как полотно, то и дело вытирали капельки пота, выступавшие на лбу и крыльях носа, кусали губы и заново переживали только что закончившийся разнос, а Женю плющило от такого безумного сочетания негативных эмоций, что не передать словами.

«Глушилка», с помощью которой мы решили отсечь эту часть госпиталя от окружающего мира, была уже включена, так что спрашивать, изъяли ли у «арестантов» средства связи я, конечно же, не стал. Не стал и проверять, куда именно поведут этих красавцев, так как был уверен, что распоряжения Юрия Федоровича переигрываться не будут. В общем, деловито вошел в следующую комнату, на пару с окопавшимся там Нероном неспешно пролистал картинки с микрокамер, установленных на территории, убедился в том, что его парни перекрыли весь периметр, и отправился к Дорохову.

Как выяснилось минуты через четыре, диагноз Афины, подтвержденный светилами отечественной медицины, стал последней капелькой, избавившей министра обороны от последних сомнений, и он, не дожидаясь меня, перешел ко второму этапу моей задумки. Я, в общем-то, не возражал, поэтому вывесил на часах очередной таймер и занялся созданием нужного антуража — отправил Афину в фойе, на пару с Муреной изображать болтушек-хохотушек, выбил розетку, сгонял за Кречетом, помог ему протянуть кабель в соседнюю палату и вывести на палатный монитор пациента телеметрию с наших микрокамер, а после того, как Костя ушел, поработал над прикидом Лерки.

Несмотря на приличный объем сделанного, хлопать ушами пришлось аж до восьми двадцати шести — именно в этот момент на одной из картинок появилось звено «Финистов» и, плавно оттормозившись, опустилось на крышу нашего корпуса. За процессом высадки президента и его свиты мы — то есть, Дорохов, Рыжова и я — смотрели во все глаза. Задавили проснувшуюся совесть, заметив радостное предвкушение во взгляде главы государства, пересчитали его бодигардов, оценили их вооружение и, естественно, обратили внимание на то, что вся эта компания задержалась возле лифта.

Две минуты четырнадцать секунд до подлета иссиня-черной «Aurora Flight Sciences» пребывали в нешуточном напряжении, а когда из нее выбрался господин Панаев, облегченно выдохнули и «отвисли». Вернее, отвис. Я. И в хорошем темпе вынесся в пустой коридор. Через считанные секунды добрался до фойе, кивнул «болтушкам-хохотушкам», пришел к выводу, что радостные улыбки, сразу же появившиеся на их лицах, выглядят достаточно убедительно, и замер перед дверью единственного не заблокированного лифта.