Эндрю Оффут - Меч Скелоса
Он вытаскивал ее из колчана, когда его глаза покинули лицо Конана и уставились на что-то за его спиной. Конан обернулся, чтобы бросить взгляд, и задержался, чтобы вглядеться более внимательно. Распахнулась дверь. На полу появилась ладонь. В тронный зал, помогая себе правой рукой, вполз окровавленный Зафра. Глаза Конана расширились, округлились и потемнели, а на его затылке зашевелились волосы. Он медленно отступил прочь, так, чтобы видеть и Зафру, и Балада, поворачивая только голову.
Голос Зафры был не громким, прерывающимся, скрипучим. Он возвышался и затихал короткими неровными порывами между приступами боли. Зафра лежал на боку, и его левая ладонь была прижата к окровавленной груди.
— Человека, настолько… искушенного в… волшебстве, как я… не… не так-то… не так-то ле-егко уби-и-и-ть, ким-мериец. Нам с-следовало быть союзника-ми… Балад, ведь так? — даже распростертый на полу, истекающий кровью, несомненно умирающий человек мог насмехаться. — Только заклятие… наложенное давным-давно-о-о… удерживает меня в живых, чтобы… чтобы посмотреть на тебя, Бала-ад. Балад на этом т-троне? Даже… этот пес Ак… был бы лучше! Уб-бей… его.
Где-то в зале вскрикнул солдат, подобравший трофей, и этот крик оборвался жутким хрипом, когда меч Зафры безошибочно нашел его сердце. В то же самое время меч на полу выскользнул из ножен, на которые опиралась нога Балада. Тот так и не шевельнулся, застыв во время доставания другой стрелы, которая должна была оборвать жизнь и успокоить язык киммерийца. Но теперь именно Балад умолк навеки, потому что у меча совсем рядом была жертва, и ему не пришлось принимать решение; он поднялся, выровнялся в воздухе и, как искусно брошенное копье, вонзился в грудь ближайшего к нему человека.
Конан, увидел, что он ошибся в одном своем предположении: убив, каждый меч бездействовал, пока ему не приказывали снова. Зафра, лихорадочно глотая воздух, лежал на полу; Балад лежал неподвижно, и над его телом стоял Меч Скелоса.
В зловещей тишине киммериец прошел через широкий зал к пораженной ужасом кучке людей у двери. Они убили короля; человек, которым его хотели заменить, пережил его лишь на какие-то минуты.
— Ну-ка, дай мне это, — сказал Конан и выкрутил меч из вялых пальцев одного из сторонников Балада прежде, чем тот смог очнуться.
Конан не пошел обратно; он подбежал к обмякшей фигуре Зафры, и теперь все наблюдали за тем, как этот варвар с Севера взмахнул позаимствованным мечом над головой. Зафра смотрел на него снизу вверх.
— Уб-бей… — судорожно выдохнул колдун, и Конан сделал это.
Ему пришлось ударить дважды, и на второй раз меч со звоном ударился об пол, высекая из него искры. Голова волшебника Замбулы еще не прекратила своего омерзительного вращения по полу, когда Конан резко обернулся и заговорил.
— Я предлагаю вам сжечь это, — сказал он. — С этими волшебниками осторожность не помешает.
Он помолчал еще одно долгое мгновение, потом заговорил снова.
— Мне не нравится ваш город, и я покину его и буду клясться, что никогда даже не слышал о нем. Что ж. что случилось со всеми вами, бравыми защитниками Замбулы? Трое негодяев лежат мертвыми, и по справедливости, и Замбула и весь мир будут чувствовать себя гораздо лучше без всей этой троицы! Неужели никому не придет в голову сказать… да здравствует Джунгир-хан!
Через мгновение Испарана выкрикнула эти же самые слова, а потом кто-то в коридоре — это был визирь Хафар, — и вслед за ним другие подхватили этот клич, и вскоре это был хор, отдающийся эхом по всему городу, пока Хафар и Испарана разыскивали мальчика, который стал Ханом Замбулы. По пути они договорились; ни один из них так и не рассказал ему, как один чужестранец сделал его королем и Сатрапом Империи. * * * Могучий молодой человек сидел верхом на лошади, к седлу которой был привязан повод пяти тяжело нагруженных вьючных животных. Его окружали люди на верблюдах. Все они были одеты в белые каффии и халаты поверх красных шаровар, и все смотрели сверху вниз на женщину, которая подошла к всаднику.
— Что у тебя на вьючных лошадях, Конан? Киммериец улыбнулся и взглянул через плечо на своих животных.
— Привет, Испа. Вода, которой, надеюсь, хватит, чтобы доехать до Заморы или этого оазиса, как он там называется. И… несколько безделушек, которые я… подобрал. Я боялся, что Джунгир-хан может забыть наградить меня за ту службу, что я сослужил его отцу, когда вернул ему тот амулет! Ты же знаешь, нам пообещали награду.
Она улыбнулась ему мимолетной, измученной улыбкой, потом сказала:
— Он хорошо переносит смерть своего отца. Он заверяет Хафара и меня, что простит заговорщиков, если они принесут ему клятву на верность. Боюсь, нам пришлось убедить его в том, что Балад был колдуном, подчинившим их всей своей воле… и никто не упомянул при нем о некоем киммерийце.
— Мы с ним никогда не видели друг друга. Надеюсь, что и не увидим. Мне не нравится его поганый город и его поганый, плетущий заговоры народ, и я уверен, что мне не смог бы понравиться никакой сын Актер-хана, даже если бы его шаги направляли ты и Хафар. А насчет того, что он всех простит и никогда не станет никого карать… я поверю, когда увижу это, — сказал Конан, потому что он еще немного повзрослел, и встретил еще несколько королей и неудавшихся королей, и стал немного мудрее. — Лучше бы они седлали лошадей и ехали, ехали, ехали. — Испытывая некоторую неловкость, он потянул за повод, и его вьючные лошади зашевелились. Он, сузив глаза, наблюдал за тем, как смещаются тюки на их спинах. — Мне бы очень не хотелось, чтобы они соскользнули. Мы с Хаджименом уезжаем, Спарана. Я, может быть, задержусь у них на день или два. Шанки — самый лучший народ из тех, что я встретил за этот год, а я встретил слишком многих. Ты знаешь, никто не присматривает за конюшнями. Там много прекрасных животных. Я беру только шесть, и Хаджимен настаивает, чтобы я принял от него одного или двух верблюдов. Оседлать еще одну лошадь — для тебя?
— Значит, ты действительно уезжаешь.
— Да. Я предпочитаю места, подобные Шадизару, где человек знает, что ему делать: все открыто порочны и признают это, и поэтому никто не устраивает заговоров и не прикидывается!
Она улыбнулась — с легким сожалением.
— Какой же ты мужчина, Конан из Киммерии.
— Какая же ты женщина, Спарана. Они долго смотрели друг на друга; потом она сказала:
— Хафар назвал меня Соратницей Хана, и вся знать подтвердила этот титул. Я — первая женщина Замбулы, Конан. Боги, как нам нужен генерал, который не был бы ничем обязан никакой группировке! Возможно, могучий чужестранец.
Конан сжал губы, приподнял брови, подумал. И покачал головой.
