Дэн Ченслор - Разрушенное святилище
Увидев идущих ополченцев, старик остановился так стремительно, что уже настигавший преследователь вынужден был отскочить в сторону, чтобы не упасть, свалив хрупкое тело. Трактирщик открыл было рот, чтобы с новой силой обрушиться на воришку, но не произнес и слова, пораженный происшедшей с тем переменой.
Драгоценная кружка выпала из разжавшихся пальцев пьяницы, расплескивая влагу, за которую он недавно был готов претерпеть жестокие побои, правая рука метнулась к засаленной тряпочке на шее, в которой был зашит амулет. И неожиданно он закричал, топая ногами:
— Берегитесь, берегитесь черного колдуна! Он отнимет ваши души, он раздерет вас пополам, вы сами не сможете понять, какой враг поселится в ваших сердцах! Не поймете до тех пор, пока он не поднимет свою омерзительную голову, отдавая вам свои приказы! Смерть, смерть везде, кровь и демоны, бегите, дети, бегите!
Он рвал длинные волосы, царапал твердыми желтоватыми ногтями лицо и наконец завыл страшным тоскливым криком, раскачиваясь на месте. На мгновение все замерли, пораженные непонятными словами и поведением старика.
Наконец трактирщик, отбросив дубину и побоявшись поднять кружку, кинулся бежать, призывая богов защитить его безвинную голову от безумца. Сопровождавшие колонну солдаты скрутили старца и поволокли к недалекому каменному зданию городской тюрьмы. Тот же, все оглядывался, отбиваясь, и сквозь нечленораздельные вопли слышалось только:
— Не верьте себе, когда решите идти на смерть! Не верьте ему! Бегите!
Видно было, что ни капитан, ни сержанты не поняли причин вспышки ужаса у старика. Тем более пребывали в неведении простые солдаты, однако на всех сцена произвела весьма тяжелое впечатление.
Капитан сказал, что это известный городской безумец, допившийся до того, что создал для себя мираж, населенный чудовищами и стал жить среди них, не откликаясь на реальность.
Он махнул рукой, флейты затянули простую мелодию, барабаны чеканили ритм. Сагурн запел неожиданно красивым, сильным и звучным голосом:
— Смело, друзья! Все вместе в отважном бою оставайтесь! Бегства презрите почин, страх да пребудет вдали! Духом великим и сильным могучую грудь укрепите: жизнелюбивой душе в жарком не место бою!
К нему присоединился голос Визалиуса, молодой, слегка дрожащий от воодушевления.
— Пусть же, широко шагнув и ногами упершихся в землю, каждый на месте стоит, губы зубами прижав!
Все новые голоса подхватывали грозные и славные слова, восхваляющие ратную доблесть, величие и счастье человека, погибшего за отчизнy, позоря, проклиная отступивших, бежавших с поля боя.
Песня как будто делала их одним человеком, неустрашимым воином, честь которого важнее жизни. Все изменится в бою, когда такая далекая сейчас смерть приблизится, насмешливо заглядывая в глаза нынешнему храбрецу, но это еще будет не скоро, а в этот миг каждый был героем. Песня закончилась, и к черной громаде Храма Вечности подошли в торжественном молчании, завороженные мощью, исходящей от черно-белого восьмиугольника, вздымающегося к небу.
Капитан обернулся, став лицом к строю и даже не голосом, а лишь движением руки показал, что следует обойти главные ворота, свернув за ближайший к ним выступ стены. Все время поворачивая налево, они обошли три блестящие в свете солнца грани, остановившись перед металлической оградой, окружающей серый каменный куб невысокого здания без окон.
Строй распался, ополченцы, забыв о дисциплине, останавливались перед белыми колоннами, разглядывая высеченные фигуры восстающего из волн Хаоса, самого себя создавшего Творца мира, прекрасные лица Эзерии и Амириссы, исполненное доброты — Ордины, суровое — Солнца, источающее ненависть — бога зла Дармака.
Против обыкновения, их не торопили грубыми окриками, подкрепленными тычками, сержанты ожидали возле единственной тяжелой двери, ведущей в странное здание. Когда подбежали последние, створки бесшумно раскрылись, так легко, как будто были невесомыми крыльями бабочки.
С порога начиналась лестница, такая широкая, что ступени шли от стены к стене, заполняя внутреннюю часть строения. Она была очень высокой, какой не могла быть в этом небольшом кубе, и бросала свои ступени под ноги идущим, будто смеясь над их удивлением, переходящим в тревожные опасения, невольный страх.
— Магия! — тревожно шептали одни.
— Жилище богов, здесь все возможно по их воле, — возражали другие.
Лестница закончилась, и люди, толпясь тесно друг возле друга, боясь вдруг остаться в одиночестве, оказались в круглом зале, замыкаемом цилиндрическими стенами, обитыми тончайшими пластинами серебра.
Потолок полусферой прогибался вниз, спуская из центра золотую цепь, на которой слегка покачивался меч героя Страбония, впервые одержавшего верх над непобедимыми курсаитами и этим клинком отрубившего голову их царю Галлиану. С тех пор серьезных войн было не так много, лишь мелкие стычки, проба сил нарушали мирное настороженное сосуществование.
И древнее предание гласило, что до тех пор, пока меч Страбония будет принадлежать валлардийцам, дух героя будет помогать им в ратном деле.
Посреди зала в сверкающих доспехах на вздыбившемся коне возвышалась статуя бога войны. Одна из четырех рук сжимала меч, вторая — метательные дротики, третья и четвертая — раскаленные звезды и громовые молнии, которыми наделил его бог Неба Стринос.
Серебряные стены разомкнулись и появился Гроциус, которого несли неизменные лизардмены. Несмотря на то, что мага уже все видели, многие постарались отвести глаза от голов*т вызывающей смешанные чувства брезгливости и страха. Но как бывало почти всегда, при первых словах мага мысли о его уродливой неестественности пропали.
Лицо его, преисполненное скорби, было бледно, брови почти сошлись над потемневшими глазами, в которых плескался гнев. Негромкие слова звучали задушевно, будто он обращался к близким людям, связанный с ними общим горем.
— Братья, соотечественники! — Голос его постепенно креп, наполняясь душевным волнением. — Война неизбежна, но мы не желали ее! Другие, для которых не существует святынь, а жизнь человеческая стоит меньше, чем песчинка на берегу безбрежного моря, разрушили святилище и убили наших братьев и сестер, которые пришли поклониться богам!
Череда жрецов в алых плащах, символизирующих чистоту пламени, неслышно вошедших вслед за Гроциусом, разделилась на два рукава, подобно реке, охватывая воинов двумя полумесяцами, наконец сомкнувшимися над ступенями входа.
Каждый держал в руках золотую чашу для благовоний на длинной, в половину человеческого роста, тонкой ножке. Над ними курился дымок от благовонных волшебных трав, сгорающих в пламени священного огня, неугасимо пылающего в Храме Вечности.
