Аркадий и Борис Стругацкие - Мир Полудня (сборник)
– Не понимаю.
– Что они еще делают?
Я набрал в грудь побольше воздуху и принялся рассказывать, что делают люди. Странно, конечно, но до сих пор я как-то не задумывался над этим вопросом. Боюсь, что у Малыша создалось впечатление, будто человечество занимается большей частью кибертехникой. Впрочем, я решил, что для начала и это неплохо. Малыш, правда, не метался, как во время лекций Комова, и не скручивался в узел, но слушал все равно, словно завороженный. И когда я кончил, совершенно запутавшись и отчаявшись дать ему представление об искусстве, он немедленно задал новый вопрос.
– Так много дел, – сказал он. – Зачем пришли сюда?
– Майка, расскажи ему, – взмолился я сиплым голосом. – У меня нос замерз…
Майка отчужденно посмотрела на меня, но все-таки принялась вяло и, на мой взгляд, совсем неинтересно рассказывать про блаженной памяти проект «Ковчег». Я не удержался, стал ее перебивать, пытаясь расцветить лекцию живописными подробностями, затеял вносить поправки, и в конце концов вдруг оказалось, что опять говорю я один. Рассказ свой я счел необходимым закончить моралью.
– Ты сам видишь, – сказал я. – Мы начали было большое дело, но как только поняли, что твоя планета занята, мы сразу же отказались от нашей затеи.
– Значит, люди умеют узнавать, что будет? – спросил Малыш. – Но это неточно. Если бы люди умели, они бы давно отсюда ушли.
Я не придумал, что ответить. Тема показалась мне скользкой.
– Знаешь, Малыш, – сказал я бодро, – давай пойдем поиграем. Посмотришь, как интересно играть с людьми.
Малыш молчал. Я свирепо поглядел на Майку: что она, в самом деле, не могу же я один тащить на себе весь контакт!
– Пойдем поиграем, Малыш, – без всякого энтузиазма поддержала меня Майка. – Или хочешь, я покатаю тебя на летательной машине?
– Ты будешь летать в воздухе, – подхватил я, – и все будет внизу – горы, болота, айсберг…
– Нет, – сказал Малыш, – летать – это обычное удовольствие. Это я могу сам.
Я подскочил.
– Как – сам?
По лицу его прошла мгновенная рябь, поднялись и опустились плечи.
– Нет слов, – сказал он. – Когда захочу – летаю…
– Так полети! – вырвалось у меня.
– Сейчас не хочу, – сказал он нетерпеливо. – Сейчас мне удовольствие с вами. – Он вскочил. – Хочу играть! – объявил он. – Где?
– Побежали к кораблю, – предложил я.
Он испустил душераздирающий вопль, и не успело эхо замереть в дюнах, как мы уже наперегонки неслись через кустарник. На Майку я окончательно махнул рукой: пусть делает что хочет.
Малыш скользил меж кустов, как солнечный зайчик. По-моему, он не задел ни одной ветки и вообще ни разу не коснулся земли. Я в своей дохе с электроподогревом ломил напролом, как песчаный танк, только трещало вокруг. Я все время пытался его догнать, и меня все время сбивали с толку его фантомы, которые он поминутно оставлял за собой. На опушке зарослей Малыш остановился, дождался меня и сказал:
– У тебя так бывает? Ты просыпаешься и вспоминаешь, будто сейчас только видел что-то. Иногда это хорошо известное. Например, как я летаю. Иногда – совсем новое, такое, чего не видел раньше.
– Да, бывает, – сказал я, переводя дух. – Это называется сон. Ты спишь и видишь сны.
Мы пошли шагом. Где-то позади трещала кустарником Майка.
– Откуда это берется? – спросил Малыш. – Что это такое – сны?
– Небывалые комбинации бывалых впечатлений, – отбарабанил я.
Он не понял, конечно, и мне пришлось прочесть еще одну небольшую лекцию – о том, что такое сны, как они возникают, зачем они нужны и как было бы плохо человеку, если бы их не было.
– Чеширский кот! Но я так и не понял, почему я вижу во сне то, чего раньше не видел никогда.
Майка нагнала нас и молча пошла рядом.
– Например? – спросил я.
– Иногда мне снится, что я огромный-огромный, что я размышляю, что вопросы приходят ко мне один за другим, очень яркие вопросы, удивительные, и я нахожу ответы, удивительные ответы, и я очень хорошо знаю, как из вопроса образуется ответ. Это самое большое удовольствие, когда знаешь, как из вопроса образуется ответ. Но когда я просыпаюсь, я не помню ни вопросов, ни ответов. Помню только удовольствие.
– М-да, – сказал я уклончиво. – Интересный сон. Но объяснить его я тебе не могу. Спроси у Комова. Может быть, он объяснит.
– У Комова… Что такое – Комов?
Мне пришлось изложить ему нашу систему имен. Мы уже огибали болото, и перед нами открылся корабль и посадочная полоса. Когда я закончил, Малыш вдруг сказал ни с того ни с сего:
– Странно. Никогда со мной так не было.
– Как?
– Чтобы я хотел для себя и не мог.
– А что ты хочешь?
– Я хочу разделиться пополам. Сейчас я один, а чтобы стало два.
– Ну, брат, – сказал я, – тут и хотеть нечего. Это же невозможно.
– А если бы возможно? Плохо или хорошо?
– Плохо, конечно, – сказал я. – Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать… Можно разорваться пополам. Это совсем плохо. Можно заболеть: называется – раздвоение личности. Это тоже плохо, но это можно поправить.
– Больно? – спросил Малыш.
Мы ступили на рубчатку. Том уже катил навстречу, гоня перед собой мяч и радостно мигая сигнальными огоньками.
– Брось об этом, – сказал я. – Ты и в целом виде хорош.
– Нет, не хорош, – возразил Малыш, но тут набежал Том и началась потеха.
Из Малыша градом посыпались вопросы. Я не успевал отвечать. Том не успевал выполнять команды. Мяч не успевал касаться земли. И только Малыш все успевал.
Со стороны это выглядело, наверное, очень весело. Да нам и на самом деле было весело, даже Майка в конце концов разошлась. Наверное, мы были похожи на расшалившихся подростков, которые удрали с уроков на берег океана. Сначала еще была какая-то неловкость, сознание того, что мы не развлекаемся, а работаем, что за каждым нашим движением следят, что между нами и Малышом осталось что-то тяжкое, недоговоренное, а потом все это как-то забылось. Остался только мяч, летящий тебе прямо в лицо, и восторг удачного удара, и злость на неуклюжего Тома, и звон в ушах от удалого гиканья, и резкий отрывистый хохот Малыша – мы впервые услышали тогда его смех, самозабвенный, совсем детский…
Это была странная игра. Малыш придумывал правила на ходу. Он оказался невероятно вынослив и азартен, он не упускал ни единого случая продемонстрировать перед нами свои физические преимущества, он навязал нам соревнование, и как-то само собой получилось, что он стал играть один против нас троих, и мы все время проигрывали. Сначала он выигрывал, потому что мы поддавались. Потом он выигрывал, потому что мы не понимали его правил. Потом мы поняли правила, но нам с Майкой мешали дохи. Потом мы решили, что Том слишком неуклюж, и прогнали его. Майка вошла в азарт и заиграла в полную силу, я тоже делал все, что мог, но мы проигрывали очко за очком. Мы ничего не могли сделать с этим молниеносным дьяволенком, который перехватывал любые мячи, сам бил очень сильно и точно, негодующе вопил, если мяч задерживался в наших руках дольше секунды, совершенно сбивал нас с толку своими фантомами или, того хуже, манерой мгновенно исчезать из виду и появляться столь же мгновенно совсем в другом месте. Мы не сдавались, конечно, – от нас столбом шел пар, мы задыхались, мы потели, мы орали друг на друга, но мы дрались до последнего. И вдруг все кончилось.
