Гай Орловский - Любовные чары
— А с заднего хода?
Он покачал головой.
— Его нет. Видимо, для усиления секретности конкуренты никогда не дремлют… Даже в соседний корпус можно попасть только по воздушному переходу на высоте двадцатого этажа. Там установлена аппаратура по всей длине трубы, ничего не пронесешь лишнего.
— Здорово, — сказал я озадаченно, — как же они выходят в конце рабочего дня через единственный выход, если в корпусе сорок этажей?
— Смертоубийство? — поинтересовался он невесело. — Нет, все группы заканчивают в разное время. Как и начинают. Но я не представляю пока, как будем прорываться…
— А будем?
Он пожал плечами.
— Я беру худший вариант. Вообще-то наши уже затеяли переговоры, там сразу заявили о выкупе… В общем, мы готовимся к штурму и ждем приказа.
— Там много женщин?
— Половина, — ответил он равнодушно. — Как и положено по закону. А что, намерены спасать женщин?
— Не уверен, — признался я, — потащат потом в суд за оскорбление и сексизм, а кому это надо?
Он наклонился к моему уху и шепнул едва слышно:
— Вообще-то, когда им припечет, сразу забывают о своих правах и кричат: спаси, ты же мужчина!.. Но потом, когда спасешь, берегись. У них никакой благодарности. Как в басне Крылова, где крестьянин и работник, только еще хуже…
Я сказал несчастным голосом:
— Знаю, тоже в этом мире живу.
— И тоже с резиновой? Я кивнул.
— Да, так проще, чем… ну, понятно. Он сказал уже более деловым тоном:
— Если у тебя такое задание, то выручай, особо не церемонясь, но когда посадишь в вертолет, следи за собой насчет сексизма! Эти особи лютуют. Они ж сейчас и в правительстве, так что сам понимаешь, какие законы принимают…
Я пробормотал:
— Потому мусульмане уже захватили половину Франции. Говорят, к Пуатье будет пробиваться вся армия НАТО?
— Да, — ответил он, — но во главе совсем не гений военного дела.
— А кто сейчас?
— Клаудия Касталлиони.
— Эта та, с вот такими?..
— Она, — ответил он угрюмо. — И с вот такой! Когда женщины пришли и в командование армиями, вот тут ислам и перешел в наступление… Вчера было сообщение: командовать бронетанковой армией вермахта назначена Элиза Гердель, у нее синдром Дауна, однако правозащитники во всем мире настояли, что дауны имеют право не только вступать в брак и заводить детей, но и занимать руководящие должности в правительстве и в армии…
Я подумал, но в голове каша и броуновское движение, ничего в голову не лезет, а из головы так и вовсе.
Хлопнула дверь, пошел вальяжный господин в дорогом костюме, галстук стоит дороже лимузина, с платочком в верхнем кармане, щеки на плечах, косо посмотрел в мою сторону.
— Что слышно, — спросил он у командующего седьмым участком, — насчет решения штаба?
Коннер вскочил, но не вытянулся, все-таки перед ним гражданский, пусть и очень высокого ранга, ответил почтительно:
— Пока совещаются. Ждем, господин Клаузер.
Я посмотрел на одного, на другого, сказал нерешительно:
— Наверное, мне лучше всего пойти и переговорить. Коннер отшатнулся.
— Что? С кем?
— С захватившими здание, — пояснил я.
— О чем?
— Придумаю на ходу, — сообщил я. — Умные люди всегда найдут о чем пообщаться, верно?.. А мусульмане в последнее время начали делать прорывы в науке, школьники исламских школ постоянно побеждают в математических олимпиадах… Так что я с ними поговорю, а вы можете вволю потрындеть пока с господином Клаузером о мировой политике гуманизма..
Он оглянулся на Клаузера, тот надулся и стал похожим на рассерженного индюка.
— Нет уж, — ответил Коннер невесело, — господин Клаузер политик, а в военное время это намного ниже даже военного. Хорошо, идите. Вы здесь никому не подчинены. Огневую поддержку дать?
— В каком смысле?
Он нервно дернул щекой.
— Можем прикрыть вас, пока вы добежите до двери главного корпуса. Правда, как только перешагнете порог, вас убьют уже там, но это почти хорошо…
— Почему?
— Мы уже не отвечаем, — объяснил он. — Вы же вольноопределяющийся!
Я подумал, сказал медленно:
— А если… прикрытие другого рода? Я буду убегать от вас, а вы вроде стрелять по мне. Тогда впустят как беглеца…
Он посмотрел с сомнением.
— Да?.. Хотя ход хороший. Тогда ты должен удалиться как можно дальше от нас с самого начала, понял? А потом вскакивать и бежать. А то странно будет, что промахиваемся… Сними с себя все верхнее. Достаточно рубашки, штанов и кроссовок. Хотя среди нас шахидов нет, но пусть там издали видят, что не взорвешь там все, когда вбежишь…
Он снова обращался ко мне на «ты» как к одному из своих бойцов, за которых несет ответственность, даже грубое лицо стало мягче, а в глазах появилось что-то человеческое.
— Спасибо, — сказал я с чувством. — Это хорошая идея.
— Я сам отберу лучших стрелков, — сказал он, — чтобы били по тебе как можно ближе. Остальным велю не стрелять.
— Это еще лучше, — сказал я. — Только пусть не усердствуют.
Он усмехнулся.
— Раненым вползать как-то не жаждется?
— Во мне пока что нет наноботов, — ответил я очень серьезно, — чтобы мгновенно заживлялись все раны. Да и вообще… как-то молотком попал по пальцу, два дня вопил.
Но сказал я так, чтобы он уловил некий намек, будто во мне все-таки есть что-то такое из засекреченных лабораторий, что пока не поступило на вооружение. Опытный образец для обкатки.
— Сочувствую, — ответил он серьезно. — Серьезнее, чем молотком, только серпом по другому месту. Готовься!
Глава 11
Он вышел, я посмотрел вслед, готовиться мне как-то не особенно, разве что психологически, но я чувствую себя как-то вполне адекватно, что-то поскребло меня, и под изысканной интеллигентностью обнаружилось вполне приличное мурло питекантропа.
А питекантропу как-то не особенно печально, когда обрывается человеческая жизнь, когда это не совсем человек, а тоже питекантроп, жаждавший оборвать мою драгоценную жизнь.
Вернулся он довольно скоро, смерил меня с головы до ног придирчивым взглядом, и снова я увидел, что сомневается в передовой науке.
— Ребят я расставил, — сообщил он. — Откроют беспорядочный огонь, когда встанешь и побежишь. Должен либо упасть, либо пригнуться, но дальше, сам понимаешь, нужно вести себя как можно естественнее.
— Справлюсь, — пообещал я.
— А как дальше?
— Не знаю, — ответил я откровенно. — У меня мозг ленивый, дальше одного шага продумывать отказывается.
Он усмехнулся.
