Упорядоченное (Сборник) - Перумов Ник
По дороге им встречалось немало люда. Как, впрочем, и не-люда. Торный тракт вёл к густонаселённым краям. Корбулон успевал снисходительно поприветствовать изредка попадавшихся собратьев, просто и бедно одетых кентавров, с завистью взиравших на щегольский дублет столичного гостя. Девушкам-кентаврихам, особенно молоденьким и хорошеньким, Корбулон залихватски подмигивал, норовил подскакать поближе, похлопать по крупу.
Хватало на тракте и обычных лошадей, запряжённых в телеги, хватало всадников – их Корбулон надменно игнорировал. Могучий кентавр летел стрелой, и ночной сумрак не успел ещё сгуститься окончательно, когда перед путниками появился внушительный островерхий тын, окружавший селение.
Ворота уже закрывались но Корбулона с его наездников пропустили безо всяких разговоров. Впереди ласково засветились огни трактира, где-то слева, в темноте журчала невдалеке вода, высыпали звёзды, и человек на спине кентавра вздохнул с облегчением, устало поднимая голову и вглядываясь в рисунок с детства знакомых созвездий.
Он устал. От дороги, от нескочаемой болтовни Корбулона, который сейчас, конечно же, потребует своей доли, чтобы отправиться бражничать с другими кентаврами, хвастаясь перед ними своей столичной справой и дорогими обновками. Хотелось просто сесть в одиночестве в тёмный угол, вытянуть ноги, спросить кружку горячего духовитого травяного чаю и замереть так, бездумно глядя или на пламя в камине, или на мерцающие огоньки звёзд в вышине. Хорошо б, конечно, чтобы на плечо легла бы тонкая и нежная рука – той, кто понимает, но на это рассчитывать уже не приходилось. Медленно складывались строчки продажной баллады, где, конечно же, див предстанет жутким клыкастым чудовищем, похитителем принцесс и честны́х селянок, осквернителем могил, убийцей и пожирателем детей. Публика не шибко любит, когда у «врага» находится своя правда.
И, разумеется, будет и герой. Не худой, нескладный человек, когда-то обучавшийся магии и немного – самозащите, сочинитель, по его словам (верить которым или нет – уже другой вопрос), вдруг решивший, что его балладам не хватет жизни, правды, плоти и крови. И, само собой, нельзя писать, что уже побеждённого дива добили предательским ударом в горло, обманом выманив у болотника его секрет. Нет, героем, конечно же, окажется рыцарь без страха и упрёка. Он опустится на колено в осквернённом храме, он выдернет верный меч – не забыть дать мечу соответствующее имя, громкое и нелепое, ну, например, Абэвэгель – и принесёт над… гмммм… принесёт страшную клятву мщения над алтарём, залитым кровью невинных жертв, сожранных беспощадным чудовищем. Можно – для лёгкого оживляжа и привлечения почтеннейшей публики – дать и любовную сцену. Скажем… мммм… у героя, конечно же, обет безбрачия, но дева, лишившаяся в страшную ночь всех родных… мммм… попытается наложить на себя руки, герой… мммм… что лучше – вынуть её из петли или в последний миг остановить направленный в сердце кинжал? Пожалуй, всё-таки кинжал, так эффектнее, и у Сакки есть одна актёрка, Фанни, изумительно работает с железом, публика всякий раз ахает, когда она наносит смертельный по виду удар.
И вполне ничего будет баллада. Сакки покажет её в Императорском Театре, специально построенном для народных зрелищ. Потом поедет на гастроли. А вот для приватного театра герцога д’Эпре мы сделаем другую версию. Див окажется невинной жертвой тупых и жадных поселян, разоряющих природу, рубящих леса и поганящих реки. Несчастное стращилище доблестно примет последний бой на пороге родного дома, но падёт… пораженное предательским ударом грязного и жестокого наёмника, типа без чести и совести, алчного только до золота. Разумеется, вот тут будет очень к месту вспомнить судьбу тех шестерых истребителей нечисти, польстившихся на сокровища болотников – герцог такие концы очень одобряет и щедро вознаградит сочинителя.
Ну, а баронессе Шатиньи мы предложим нечто третье. Историю о бывшем охотнике за нечистью, неудачливом, раздираемом муками совести, предавшим свою единственную настоящую любовь, и теперь ищущего забвения в кровавых стычках, не разбирая, кто прав, кто виноват. Можно даже сделать его тоже сочинителем. Разумеется, непризнанным, неприкаянным, но внутренне, конечно же, мечтающим о большой и чистой любви.
Четвёртую версию – как оно было на самом деле – мы не доверим пергаменту. Есть в нашем мире типусы, которые взломают любой шифр и любое отпорное заклятие, а человек отнюдь не считал себя специалистом достаточно умелым, чтобы поставить поистине Неснимаемый Наговор. Такие чары уничтожали саму запись, но расшифровке не поддавались.
Конечно, когда-нибудь он напишет всё, как было. Когда-нибудь. Но не сейчас.
Корбулон шёл теперь широким шагом, выглядывая достойный столичного кентавра трактир или постоялый двор.
…А себя всё равно не переделаешь, устало думал человек. Сквозь выспренную вязь строчек для труппы Сакки, сквозь фальшивый надрыв восьмистиший, любимых герцогом д’Эпре, сквозь розовые сопли, предназначенные баронессе Шатиньи прорывалось что-то другое, чеканный лад простых слов о том, как человек и болотный див сошлись в честном, один на один, бою, потому что мир для них оказался слишком мал. И никто не мог ни отступить, ни сдаться. Болотник мучил, убивал и пожирал потому, что такова была его природа, определённая Незримыми Богами. А человек, сочинитель… он пришёл по многим причинам. И объяснение, данное им Корбулону… разумеется, не могло оказаться всей правдой.
А коленки у сочинителя весьма негероически тряслись от страха.
…Конечно, если уж не врать ни тайному своему читателю, ни самому себе, то кое-что придётся признать. Корбулон не так уж неправ. Писать об истребителях всяких вреднючих существ и ни разу самому не замарать руки кровью чудовищ – можно, конечно, но… Циничное объяснение – правдивые баллады легче продать. Разумеется, если аккуратно оную правду дозировать.
А вот растолковывать, зачем человеку потребовалось загонять в бутылочку душу убитого болотника… на этот вопрос сочинитель старался не отвечать даже самому себе.
– Здесь, брат-в-духе, – решительно заявил вдруг кентавр, сворачивая в поспешно распахиваемые челядью высокие ворота. – Вполне прилично. Они достойны меня принять. Сомневаюсь, конечно, что здесь найдётся настоящая стойка для кентавров, но…
Человек не стал слушать. Слуги действительно набежали со всех сторон, видать, заведение было дорогим и не могло похвастаться избытком клиентов. Впрочем, ни на какое иное Корбулон бы и не согласился. Криков о том, что о нём совершенно не думают и что с ним не считаются хватило бы до самого утра.
Корбулон уже громко предвкушал все прелести заслуженного отдыха, в цветастых выражениях восхваляя здешнюю кухню, музыку и красоту местных представительниц прекрасной половины народа кентавров, равно как и их свободные нравы – как вдруг замер на месте, не донеся копыто до земли и широко разинув рот. Спешившийся к тому времени человек невольно напрягся. И было отчего.
Презрительно игнорируя кинувшихся было к нему конюхов, через двор горделиво шествовал чёрный, как ночь, скакун – настолько плавно и настолько бесшумно, что казался призраком, а не живым существом из плоти и крови. Грация в его движениях выглядела иномировой, он даже не шёл, он струился сквозь ночь, темнее самого непроглядного мрака, и глаза сияли словно две ярко-алые рубиновые звёздочки.
– Брат-в-духе… – потрясённо пробормотал Корбулон, с трудом обретая дар речи. – Это же… это же… – самонадеянный кентавр казался сейчас потрясённым до глубины души.
– Чёрный единорог, – докончил за него чародей, тоже дрогнувшим голосом.
Перед животным, пронзая плоть темноты, плыл острый витой рог, свитый из алого и золотого пламени. По рогу то и дело прокатывались огненные волны, не дававшие, однако, никакого света.
Могучая магия разливалась вокруг, и её ощутили все от мала до велика. Взвыли цепные псы, поджимая хвосты и пятясь от страшного пришельца, коты с яростным шипением метнулись прочь, норовя забраться повыше; заволновались, заржали кони в обширных стойлах, и последними отступили люди, поддаваясь завораживающему видению – чёрный единорог казался глашатаем неведомых бедствий, предвестником орды голодных демонов, по всеобщему поверью, только и ждущих момента для прорыва в привычный людям мир.
