Обреченные на вымирание (СИ) - Деткин Андрей
Андрей замолчал, желваки ходуном ходили на его загорелых скулах.
- А ты попал в тот отряд? - робко поинтересовался я.
- Попал.
- И как? Пришлось повоевать?
- Пришлось. И хватит об этом.
Андрей, похоже, не гордился своим участием в восточной войне. Я решил позже его об этом расспросить. Получалось, он не просто военный летчик, а к тому же боевой. Значит, мэр не покривил, когда вербовал его в командиры. Теперь мне стало понятно, почему Андрей так хорошо владеет оружием и хладнокровно нажимает на спусковой крючок.
Вспоминая хроники скоротечной Российско - Китайской войны, в памяти всплыли тревожные сообщения СМИ, жуткие кадры окровавленных солдат на носилках, залпы орудий, бомбардировки, полыхающие дома, испуганные беженцы, опаленные лица солдат. Запомнился один молоденький лейтенант, только что с передовой. Он был невысокого роста, худощав, в бронежилете, в разгрузке, обвешанный всякими устройствами и боеприпасами, с перепачканным мальчишеским лицом. Шел неуверенной походкой, на ходу рассеянно стягивал сферу. На рукаве дымилась прожженная камуфлированная куртка. Какой-то проворный журналист подскочил к нему, сунул в лицо микрофон и задал вопрос: «Как обстоят дела на линии фронта?». Парнишка остановился не сразу. Еще несколько шагов журналист тянулся за ним, картинка прыгала, по-видимому, оператор пятился. Офицер медленно убрал шлем под руку, моргал в объектив, словно не понимал, что происходит, открыл рот и ничего не смог сказать. Он так и стоял с разинутым ртом, моргал, пока оператор не прервал запись. В этом для меня и заключался весь ужас войны - шок, глубокий шок, вызванный смертельным страхом и ужасом бойни.
Хотя «Восточная война» была скоротечная с протяженностью фронта не более двухсот километров, по накалу не уступала крупномасштабным конфликтам. Много погибло людей, подбито машин, в том числе и самолетов. Китайцы на тот момент являлись лидирующей мировой державой и неизвестно, чем бы кончилось противостояние, не встань Штаты на нашу сторону. Они надавили на мировое сообщество, в результате ООН и лига наций осудили агрессию Китая, потребовали прекратить боевые действия с восстановлением прежних границ. США не замедлили подогнать к Филиппинам три авианосные группировки. Понятное дело, дядя Сэм встал на нашу сторону не из-за доброты душевной, а преследуя свои интересы в конкуренции с Поднебесной. Но не это важно, главное, прекратились убийства.
Я немного приотстал и вытер увлажнившиеся глаза. Невольно в моем восприятии образ того лейтенантика перенесся на Андрея. Представил его на месте парализованного шоком парня, представил, что он пережил, что могло послужить причиной этого ужаса и мне стало его жаль, какой-то ноющей, болезненной жалостью. Что-то неуловимое, опаленное добавилось к его портрету. Мне очень захотелось, чтобы Андрей считал меня другом. Прямо сейчас остановился, развернулся и, глядя в глаза, сказал: «Знаешь, Михалыч, а кроме тебя у меня здесь нет друзей».
Но нет, прихрамывая, он шагал впереди, погруженный в размышления, едва ли замечая меня.
Мы сидели на кухне, пили пиво из погребка «Краснознаменная 18». Я воспользовался ключом, который когда-то давно мне дал Федор Игнатьевич. Хозяин пришел двумя часами позже с автоматом через плечо. Он был возбужден, горд своим приобретением и наш визит его не удивил. Показывал оружие, передергивал затвор и спускал курок. Моргал вместе с щелчком ударника и его бесцветные губы растягивались в довольной улыбке. Название автомата Игнатьевич не запомнил, зато Андрей определил с первого взгляда:
- Арзамас, - буркнул он, - дайка, гляну.
Старик секунду колебался, затем протянул оружие Андрею.
- Вообще-то не положено, - прокряхтел он, - через два часа будут учебные стрельбы. Нам дали чтобы попривыкли. Патроны потом. За мной еще человек восемьдесят стояло, а винтовки уже кончались. Один молодчик на раздаче так и сказал, «оружия на всех не хватит, надо мэру доложить». Стрельбы наз…
- Так, Михалыч, срочно делаем ноги, - Андрей перебил старика, сунул ему в руки автомат, вскочил и направился к двери.
- Куда? - только и успел вымолвить я. Из коридора послышался грохот, треск, раздались орущие голоса, грянул выстрел. Двое в черном с короткими автоматами заскочили на кухню, продолжая орать, приказали нам лечь «мордами в пол». Я успел заметить, что это были молодые крепкие парни в черной форме. Мы с Игнатьевичем оказались не достаточно быстрыми, и нам пинками помогли растянуться на обшарпанном линолеуме. Андрей сопротивлялся. Из коридора доносились звуки борьбы, крики и матюки. Через минуту накал стих, донесся треск работающей радиостанции.
- Мы их взяли, - отрапортовал грубый бас. В ответ послышался искаженный помехами голос.
- Отлично, ведите их сюда.
- Встал, давай, резче, ну, каратист гребаный, - раздалось из коридора. Один из спецов заглянул на кухню. Я увидел лишь высокие черные берца.
- Тащите этих в машину.
Нас жестко подняли и выволокли на улицу. Андрея держали двое. Кровь сочилась из разбитой губы, текла по подбородку, он пытался вытереть ее плечом и цедил сквозь зубы:
- Суки, - сплюнул красной слюной, - справились, трое на одного. - Увидел меня и подмигнул, - Михалыч, не рыпайся, а то и тебе вмажут. Делай, что скажут...
От удара под дых Андрей согнулся и сдавленно застонал. Его встряхнули и поволокли к двери, нас следом. Мне и Игнатьевичу руки не выкручивали и уделяли куда меньше внимания. Старик таращил глаза, часто спотыкался и был глубоко потрясен. Я повернул голову к охраннику и сказал:
- Федор Игнатьевич не причем, мы просто к нему в гости зашли.
- Пасть закрой, - рявкнул тот. Что я не преминул исполнить. За домом на углу стоял армейский внедорожник. Как потом мне объяснил Андрей, чтобы мы не услышали звук подъехавшей машины и не всполошились раньше времени. Нас запихнули внутрь через задние двери и повезли. Мы сидели на жестких скамьях, напротив друг друга. В свете тусклого плафона все лица осунулись, тени залегли в глазницах и под скулами, кожа приобрела землянисто - серый оттенок. Не проехали и трех минут, как Андрей задергался, глаза его закатились, он сполз с лавки. Руки, скованные наручниками за спиной зацепились за сиденье и вывернулись. Охранники грубо подхватили Андрея и постарались усадить на место, но его тело напряглось, он соскальзывал. Послышался зубовный скрежет.
- Что с ним? - спросил крепкий мужик с бычьим лбом.
- У него приступ эпилепсии! - закричал я. - Его надо положить на пол, расстегните наручники, вставьте в зубы что-нибудь, не дайте язык прикусить. Он кровью захлебнется.
Боец, сидевший слева, вытащил из чехла на поясе нож, попытался вставить между зубов рукоятку. Но крепко стиснутые челюсти и постоянная дерготня не позволили этого сделать. Ему помог второй. Им удалось просунуть рукоятку между челюстей, после того, как лезвием тупым краем разжали зубы. Андрей продолжал дергаться и изгибаться. Вены на его шее вздулись, словно под кожей продернули толстые провода, лицо стало пунцовым с черным отливом. Закатившиеся белки мелко дрожали, из горла вырывались хрипы. Молодчики навалились не него, а Андрей их двигал, как тюки.
Машина остановилась, задняя дверь распахнулась, и в светлом квадрате показался широкоплечий силуэт.
- Вылезайте.
Тот, который держал ноги Андрея, обернулся и сказал:
- Этому хреново, надо подождать.
- Сколько?
Парни в черном посмотрели на меня.
- Не знаю. Он скоро отойдет... У него такое бывает, сейчас закончится, - залепетал я.
Мне и Игнатьевичу приказали выходить. Переступая через подергивающиеся ноги Андрея, мы выбрались на свет. Машина остановилась на заднем дворе школы. Площадку перед двустворчатой распашной дверью скрывали высокие заросли давно нестриженого кустарника. Охранник отвел нас к стене. Сосед немного оклемался. Заикаясь, сбивчиво попытался тихим вкрадчивым голоском объяснить громиле, что он здесь не причем, ничего предосудительного не сделал и не заслужил такого обращения.
