Роберт Говард - Брат бури
— Бум-мм! — с треском отворилась входная дверь будущей мэрии, и на пороге возник неистово размахивавший обрезом старина Джейк Хансон.
— Добро пожаловать на наш замечательный фестиваль, Джейк! — приветствовал я достойного патриарха. — А куда же ты подевал подлого Мургатройда?..
— Ты скунс и сын вонючего скунса! — неожиданно заявил Джейк, импульсивно разрядив в моем направлении оба ствола.
Дробь из старенького ружьишка почти равномерно рассеялась по всему помещению. Не думаю, чтобы на мою долю пришлось больше пяти или шести картечин. Все остальное щедро распределилось среди зрителей.
Трудно даже представить себе, какой тогда поднялся в зале вой!
— Какого дьявола?! — взвизгнул первым пришедший в себя Гусак Уилкерсон. — Ты что, рехнулся? И куда ты подевал нашего Змеюку?
— Он удрал! — обливаясь горючими слезами, завопил не своим голосом старик Хансон. — Смылся! Сбежал с моей ненаглядной дочуркой!
Тут с дубовой скамьи вскочил Хокинс и, выдирая крупные клочья из своей бороды, потряс стены зала нечеловеческим ревом.
— Саломея?! — громоподобно завывал он. — Сбежала?!
— Да! — проорал ему в ответ старина Джейк. — Сбежала! Вместе с тем проклятым шулером-грамотеем, с тем чертовым весельчаком-аферистом, какого они поутру приволокли ко мне из Олдервиля! — Старина Джейк мычал, блеял и исполнял некое уродливое подобие боевой пляски апачей. — Эти подлые Элкинс и Уилкерсон обманом уговорили меня пригреть на своей груди гремучую змею! Несмотря на все мои самые униженные мольбы и протесты, они силком заставили меня принять того изверга в мирный круг моих…. беззащитных домочадцев! И злодей сумел-таки обольстить неискушенное сердце моего невинного глупенького ягненочка своей образованностью, якобы культурным поведением и гладкими, льстивыми речами! И вот теперь они удрали незнамо куда, чтобы пожениться!
— Это есть хитрое политическое злоумышление! — брызгая слюной, завизжал Хокинс, хватаясь за свой громадный револьвер. — Уилкерсон нарочно подстроил мне эту западню!
Я метко вышиб из рук Быка его пушку, но в тот же самый момент Джек Клинтон с треском обрушил одну из уцелевших скамей на голову Гусаку Уилкерсону, после чего Гусак принялся целоваться с какими-то грязными ошметками на полу. Впрочем, Джек тут же распростерся поверх Гусака, поскольку Лошак Мак-Граф испробовал на его черепе крепость рукоятки своего револьвера, а мгновение спустя в голову Лошаку со всего размаха угодил метко пущенный кем-то обломок кирпича, и он с тихим вздохом рухнул поперек тела Клинтона. После чего разгоревшуюся битву не смогло бы предотвратить даже немедленное вмешательство потусторонних сил. Зрители в мгновение ока разделились на две враждующие политических группировки, и эти две волны тут же грозно сшиблись, осыпаемые щепками от разбитых вдребезги скамеек, в пистолетном дыму и в ревущем гуле проклятий.
* * *При подобном стечении обстоятельств я всегда полагал что самое лучшее — не давать воли своим чувствам. Только поэтому в течение нескольких бесконечных минут мне удавалось одерживать яростный напор девяти или десяти сторонников Быка Хокинса. Я даже не подстрелил ни одного из них, а сохраняя полное хладнокровие, всего лишь лупил по ихним глупым головам вырванной из пола толстенной доской. Я почти совсем не топтал ногами этих дурней. А зря!
Потому как они ошибочно приняли мою природную доброту за слабость и продолжали наседать с удвоенной силой, а Джеку Мак-Дональду вообще втемяшилась в голову навязчивая идея, будто бы ему удастся повалить меня на пол, ежели он с разбегу запрыгнет мне верхом на шею. А когда он таки претворил свою дурацкую идею в жизнь и обнаружил, что ошибочно находился во власти бесплодных иллюзий, то принялся изо всех сил лягать меня ногами по груди, вслед за чем накрутил на левую руку изрядное количество моих изящных локонов, а правой принялся заунывно молотить меня по голове рукояткой громадного револьвера.
Черт возьми! Это монотонное постукивание меня дьявольски раздражало! К тому же, почти одновременно, несколько других отъявленных дурней вцепились в обе мои ноги, пытаясь любой ценой завалить меня на пол. Все бы ничего, да только один из этих недоумков, навеки проклятый Небом сын Велиала, жестоко отдавил мне мою любимую мозоль на большом пальце левой ноги! И ежели до тех пор я сносил все причиняемые мне невзгоды не менее терпеливо, нежели Иов ниспосланные ему Господом язвы, то поистине ужасные муки в большом пальце моей левой ноги буквально свели меня с ума!
И тогда я огласил всю округу безумным ревом, от которого на землю с крыши горохом посыпалась дранка, и, изнывая от полноты чувств, так пнул прямо в брюхо злокозненного мерзавца, посмевшего отдавить мне любимую мозоль, что он, издав совершенно кошмарный стон, без чувств повалился на пол и до самого конца битвы уже не проявлял ни малейшего интереса к происходящим историческим событиям. А потом я, изогнувшись, поймал за шкирку Мак-Дональда, отодрал этого клеща от моей шеи, словно наклейку от бычьей шкуры, и вышвырнул в ближайшее окно.
Тем не менее его наветы, будто бы я специально бросил его в ту здоровенную бадью для дождевой воды, есть не что иное, как самая гнусная ложь! Я даже понятия не имел, что за окном стоит эта самая бадья, покуда своими ушами не услышал, как Мак-Дональд крушит своей умной головой бочарные клепки!
Затем я стряхнул со спины человек девять или десять идиотов, утер рукавом кровь, малость заливавшую мне глаза, окинул орлиным взором поле боя и с горечью убедился, что сторонники Гусака Уилкерсона, включая самого Гусака, подверглись сокрушительному разгрому. Тогда я взревел с новой силой и уже приготовился разделаться с уцелевшими сторонниками Хокинса подобно тому, как матерый гризли расправляется со сворой второсортных охотничьих псов; но тут вдруг обнаружилось, что один из этих негодяев под шумок крайне предательски запутал мою шпору в своей бороде.
И тогда я нагнулся, чтобы выпутать драгоценную шпору, и сделал это очень вовремя, поскольку заряд картечи просвистел в воздухе как раз там, где только что находилась моя голова. Тем временем три или четыре мерзавца атаковали меня одновременно, бестолково размахивая своими охотничьими ножами. Уворачиваясь от тех олухов, я дернулся изо всех сил и наконец высвободил застрявшую ногу. И разве можно меня теперь обвинять в том, что одновременно почему-то выдернулась целая половина бороды у того подлеца? Ну а я, не теряя времени, ухватил последнюю уцелевшую дубовую скамью и одним ударом начисто смахнул всю первую шеренгу нападавших. Этот маневр ужасно пришелся мне по душе, и я уже как следует размахнулся, чтобы покончить с остатками армии Хокинса, как вдруг чей-то вопль начисто перекрыл шум сражения.
