Наперстянка - Грейс Аделин

Она качнула бедрами навстречу пальцам, которые прижались к ней, и позволила себе раствориться в удовольствии. Сейчас Рок судьбы не имел значения. Все стало неважным. Она обвила руками шею Ангела смерти и тихо дышала ему в плечо, пока он шептал ее имя и запустил пальцы в волосы.

И когда она запрокинула голову и растворилась в нем, то представила, что Ангел смерти здесь, во плоти рядом с ней, и что однажды они построят ту совместную жизнь, о которой всегда мечтали. Жизнь, в которой им никогда больше не придется испытывать ничего подобного.

Глава 24

Блайт

Блайт боялась этого момента так же сильно, как и предвкушала его. Она сидела в карете напротив Байрона, задыхаясь от тесноты и молчания, а также из-за темно-синего дорожного платья, зашнурованного до шеи, чтобы выглядеть как можно более респектабельно. Байрон уже предупредил ее о внезапном отъезде Сигны накануне вечером и о том, что это ухудшит положение Хоторнов, учитывая, насколько полезной она была. Блайт сидела молча, пока он кипел от ярости, распаляя свой гнев. Она сосредоточилась на пятне на стене позади него и отказывалась говорить об истинной причине отъезда кузины. Она просто не могла поведать ему, что сделала Сигна или что Перси не вернется.

По крайней мере, пока. Не раньше, чем сама осознает это. Сигна Фэрроу была предательницей, которой не место в Торн-Гров. Она была лгуньей. Убийцей. Нет, даже хуже – той, кто не должна была существовать. Кто одним прикосновением забирала и даровала жизнь.

Тяжесть этого знания поразила Блайт не так сильно, как, вероятно, следовало бы, и она провела ночь, ворочаясь в постели и задаваясь вопросом, не могла ли она где-то в глубине души с самого начала знать правду. Ей мерещились тени, и она видела проблески невозможного. Вещи, из-за которых ее наверняка отправили бы в психушку, если бы она о них заговорила.

Но Сигна тоже их видела. В какой бы странный мир Блайт ни окунулась с тех пор, как постучалась в дверь Смерти, Сигна жила в нем полной жизнью.

Возможно, кто-то более дальновидный держал бы Сигну при себе некоторое время, чтобы получить ответы, но Блайт меньше всего хотелось, чтобы магия кузины повлияла на ее отца. Особенно в день долгожданной встречи после нескольких недель разлуки.

Они прибыли на место до рассвета, когда на улицах было еще тихо. Карета подъехала к огромному разрушенному замку, фундамент которого трещал по швам. Когда Блайт впервые услышала, что заброшенный замок превращен в мужскую тюрьму, то представляла, будто заключенные живут в комфорте, а некоторые даже получают больше еды и лучшие условия содержания, чем имели раньше. Но в этом здании не было ни капли уюта, и Блайт словно окаменела, не позволяя эмоциям выдать ее чувства, пока они приближались к входу.

Лужайку перед тюрьмой окружали толстые железные прутья, слишком гладкие и высокие, чтобы через них можно было перелезть, но достаточно редкие, чтобы прохожие могли видеть заключенных за работой и помнить, что их ждет, стоит только нарушить закон. Блайт с невозмутимым выражением лица наблюдала, как ряд мужчин шагает по постоянно вращающемуся колесу. У каждого работника было свое маленькое отделение со стенами по обе стороны, чтобы ни один заключенный не мог заглянуть в другое. Каждый мужчина был прикован цепью к перекладине перед собой, за которую он хватался для равновесия, пока шел по колесу.

– Они занимаются этим целый день, – равнодушно заметил Байрон. И Блайт задумалась, было ли это общей чертой Хоторнов – при необходимости превращаться в бесчувственный камень, или он действительно не испытывал жалости. – Конечно, им положены подобающие перерывы, но они будут молоть зерно до заката.

Вот так просто она получила ответ.

– Подобающие? – Как бы Блайт ни старалась скрыть горечь, слова прозвучали резко. На лужайке трудились еще несколько человек, распутывая и разделяя веревки. Друг на друга они не смотрели. Не разговаривали. Даже если бы и захотели, такой возможности не было, маски скрывали их лица, оставляя лишь крошечные прорези для глаз.

Кровь застыла в жилах Блайт при мысли о том, что ее отец находится в таком месте, ходит по бесконечному кругу от рассвета до заката или проводит свои дни, развязывая веревки или выполняя другие поручения. Если бы она могла, то сожгла бы тюрьму дотла.

– Не вижу здесь ничего подобающего.

Байрон бросил на нее взгляд, полный презрения.

– Не будь такой мягкотелой, девочка. Каждый мужчина в этих стенах – преступник. Каторжный труд улучшит их, поможет вернуться в общество и, в идеале, убережет от повторной ошибки.

– Моему отцу не нужно совершенствоваться. Он и так лучше любого, кого я знаю. – Встретив гневный взгляд Байрона, Блайт отвернулась и вышла из кареты.

Байрон последовал за ней, подождав, пока Уильям слезет и откроет ему дверцу.

– Тебе лучше взять себя в руки, – предупредил он. – Стоит мне только усомниться в целесообразности твоего визита, и я распоряжусь, чтобы тебя отвезли обратно в Торн-Гров. Поняла? Придержи язык, пока он не погубил нас.

Похоже, выбора у нее не оставалось. Если придется играть роль респектабельной молодой леди, да будет так. Блайт, безусловно, была достаточно подготовлена.

У ворот их встретил бледный мужчина с суровым лицом и красными пятнами на щеках. При их приближении он поднял руку.

– Возможно, юная мисс предпочла бы дождаться в карете. – Его голос был низким и хриплым, словно у него всегда был заложен нос.

Блайт сжала кулаки, отгоняя горькие мысли о том, что именно он захочет спрятаться в карете, как только она выскажет ему свое мнение.

Но прежде, чем она успела это сделать, Байрон опустил две монеты в ладонь мужчины.

– Она останется, – только и сказал он. Мужчина хмыкнул, спрятав деньги, затем открыл калитку и отошел в сторону. Его глаза задержались на Блайт на мгновение дольше, чем следовало, и она с трудом сдержалась, чтобы не ответить своим самым дьявольским взглядом. Тело зудело, кожу покалывало, как тогда, когда она в последний раз разговаривала с Сигной. Она только и ждала повода разозлиться. Но ради отца подавила нахлынувшие эмоции и стиснула дрожащие пальцы в надежде, что любой, кто увидит их, решит, что она нервничает.

– У вас будет час, – объявил надзиратель с пятнистым лицом, быстрым шагом ведя их через тюрьму вниз по каменной лестнице, такой крутой и потрескавшейся, что Блайт пришлось опереться ладонью о стену, чтобы не упасть. С каждым шагом воздух становился все холоднее, и довольно скоро она поняла, куда именно их ведут. Ее отца держали в древнем промозглом подземелье.

– Это всего лишь визит, – прошептал Байрон, как будто чувствовал закипающий гнев Блайт. – Он вернется наверх к остальным, как только мы уйдем.

Блайт не понравились эти слова. Она собралась с духом, когда открылась дверь, и приготовилась увидеть своего отца впервые за месяц. Но невозможно было подготовиться к тому, что ждало ее впереди.

Элайджа Хоторн стал лишь тенью того человека, которым когда-то был. Он слишком быстро похудел, и кожа на шее обвисла. Его лицо было изможденным, а тело таким иссохшим, что, казалось, один сильный порыв ветра может свалить его с ног. Кожу под глазами испещряли темно-фиолетовые морщинки, и он выглядел еще более растрепанным, чем годом ранее, когда скорбел о смерти матери Блайт. На губе у него был порез, красный и кровоточащий, и Блайт вцепилась в прутья камеры, чтобы унять свой гнев.

Она с трудом узнала своего отца, такого маленького и невзрачного в поношенной серой униформе, прикованного к стулу. Только его глаза удерживали Блайт от отчаяния – не такие яркие и озорные, как раньше, но и не такие несчастные, как у обреченного человека. Огонь в них слегка потускнел, но она была рада видеть, что он еще не погас.

Дверь камеры со скрипом закрылась за ними, и у Блайт перехватило дыхание, когда отец взглянул на нее, и его лицо смягчилось.