Сергей Волков - Чингисхан. Повелитель страха
– Теперь мои глаза видят ясно. Теперь сердце мое бьется ровно. Завтра я отвезу тебя к моей матери, а потом отправлюсь к побратиму отца, кераитскому Ван-хану Тоорилу. Начинать надо с малого. Я подарю ему соболью шубу, и анда Есугея не откажет в просьбе о помощи его сыну. Он даст мне нукеров, я убью Таргитай-Кирилтуха и верну наш улус!
За дверью слышатся шаги, в замке скрежещет ключ. Ну, слава богу, хоть какое-то разнообразие! Сейчас посмотрим, кого там принесло по мою душу…
Дверь распахивается. На пороге стоит замполит Сухов с табуреткой в руках.
– Ну что, арестантская твоя физиономия, сидишь за решеткой в темнице сырой? – весело задает он риторический, в общем-то, вопрос.
Отвечаю, стараясь подладится под его тон:
– Нету здесь решеток, товарищ капитан.
– Конечно. Потому что это не тюрьма, Артем, – посерьезнев, соглашается он, заходит, прикрывает дверь, ставит табуретку посреди камеры, садится, расстегивает китель.
– Все спят. Караулы проверены. Дежурный по штабу слушает «Голос Америки» и думает, что никто этого не знает, – усмехаясь, говорит Сухов. – А мне вот не спится. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что мой солдат ударил своего командира, вышестоящее начальство. Что это значит?
– Что?
– Это значит, что я плохо работаю. Это моя вина и мое упущение. Упустил я тебя, Артем Новиков.
Я хмыкаю. Пьяный он, что ли? На фига мне эти откровения? На фига мне лекции о моем моральном облике и поведении? Сделанного, все одно, не исправить. А «посыпание головы пеплумом», как любил выражаться Витек Галимов, не поможет ни мне, ни замполиту.
Или он перед собой оправдывается?
– Я ни перед кем не собираюсь оправдываться, – словно подслушав мои мысли, говорит Сухов. – Просто обидно. Чисто по-человечески обидно. Я же вижу, знаю – ты нормальный парень! Я, в отличие от Пепеляева, твое личное дело читал внимательно. И именно я постарался сделать так, чтобы больше никто им не заинтересовался. Ты знаешь, что у тебя там стоит пометка о неблагонадежности?
– Догадываюсь…
– А ты знаешь, что с такой пометкой в десантные войска – элиту наших вооруженных сил – ты попасть не мог? Стройбат по тебе плакал, Новиков! Я понимаю, догадываюсь – тут не обошлось без твоих спортивных наставников, ведь так?
– Так, – я отвечаю односложно и все пытаюсь понять – к чему весь этот разговор?
– А теперь представь, что кто-то из особого отдела – да даже просто из наших дуболомов – захочет отличиться, раскрыть, так сказать, заговор о внедрении агента в ряды доблестных советских десантников. Смекаешь, какой клубок может размотаться?
– Ну…
– Рельсы гну! Что ты мычишь, как недоенная корова! Тебе, дураку, молчать надо было в тряпочку, сопеть в две дырки и ждать, когда в часть поедешь. А уж там, поверь, твоя справочка сработала бы, и спортивные достижения оценили бы на все сто. Поторопился ты, понимаешь? Это раз. К Пепеляеву пошел зря. Это два. Ну, а уж то, что ты выкинул в казарме – вообще ни в какие ворота. Это три. Три, Новиков! Три фатальные ошибки. Так нельзя. Ну, ты же умный парень, в университете учился…
Мне надоело, и я довольно бесцеремонно перебиваю замполита:
– Да ладно, исправить-то ничего все равно нельзя.
– Нельзя, говоришь? – хитровански выгибает бровь Сухов и чуть понизив голос, доверительно спрашивает:
– Ты что-нибудь про Афганистан знаешь?
Я пожимаю плечами.
– Знаю… То же, что и все. Южная страна. Горы там. Пустыни, наверное. Недавно туда введен ограниченный контингент наших войск…
– Это твой шанс, Новиков, – непонятно говорит замполит и выжидающе смотрит на меня.
– Какой шанс?
– Грачев имел долгий разговор с Пепеляевым. Открою тебе страшную тайну: отец капитана – старый, заслуженный генерал с большущими звездами. Как ты догадываешься, особой любви к Пепеляеву никто не питает, тем паче, что дуб он редкостный. Грачев убедил его, что огласка этого ЧП может сильно расстроить папу и Пепеляев согласился замять дело. Плохо, конечно, что имеются свидетели, но с ними уже работают…
– Кто?
– Не перебивай! Какая тебе разница? Идем дальше: сейчас ты вместе со мной шагаешь в канцелярию, берешь лист бумаги и пишешь большое покаянное… нет, не письмо, а заявление. Рапорт! Покаянный рапорт на имя майора Грачева. Текст такой: «я, такой-то такой-то, совершил в жизни несколько ошибок, оступился, тары-бары, и вот сейчас, когда наша героическая Советская армия с честью выполняет свой интернациональный долг в далеком Афганистане, я понимаю, что не могу оставаться в стороне и прошу, тыры-пыры, отправить меня на передовые позиции борьбы с международным империализмом. Клянусь искупить свои прошлые проступки и стать достойным гражданином Союза Советских Социалистических Республик». О случае с Пепеляевым – ни полслова. Ты все понял?
– Так точно, понял, товарищ капитан.
Я действительно ВСЕ понял. Дело замнут. Неудобного солдата, то есть меня, уберут с глаз долой, аж за границу. «Губы» и дисбата не будет. Будет другая страна, загадочный Афганистан, где народ недавно сверг капиталистов и пытается построить нормальную, человеческую жизнь. Американцы этому всячески противятся, засылают наемников, готовят в лагерях на территории соседнего Пакистана банды террористов.
Конь снова уводит меня все дальше от дома. Афганистан! Настоящее дело! И я повторяю, глядя Сухову прямо в глаза:
– Я все очень хорошо понял, товарищ капитан…
Глава шестнадцатая
За речкой
Термез, город на самой афганской границе, я вижу только из иллюминатора самолете. Город как город, небольшой, компактный, охваченный с трех сторон серой петлей реки Амударьи. Через нее строится мост, со временем здесь будут главные южные ворота Союза. Про это мне рассказывает старший лейтенант, отвечающий за груз в самолете и заодно выполняющий обязанности моего сопровождающего.
Он неплохой, но очень нудный. После вылета из Пскова наш Ил-76 четыре раза садился в разных городах, чтобы принять на борт какие-то ящики, контейнеры, катушки кабеля и боксы с приборами. За сохранность всего этого добра, назначение которого строго секретное, отвечает старлей. Груз ответственности давит на него, как могильная плита. Он боится уснуть, поэтому пьет крепчайших кофе из термоса и все время говорит, а поскольку кроме меня в огромном самолете никого нет, говорит со мной.
Честно говоря, он меня утомил. Я выдаю это прямым текстом, но старлей настолько одурел от бессонницы, что пропускает мои неуставные слова мимо ушей. Ладно, я потерплю. Через полчаса мы сядем в аэропорту Термеза, и дорожки наши разойдутся. Старшего лейтенанта ожидает сдача груза и сутки сна, а меня – пересыльный пункт. И неизвестно, сколько времени я там проторчу.
