Дункан Мак-Грегор - Три времени Сета
— Какой путь? — нахмурился Конан, быстро соображая, как могла Низа пронюхать о его намерении идти в Гирканию. К чести варвара, в следующий же миг он понял, как: естественно, из его семидневного бреда! Мысленно поклявшись Крому, что далее он будет сначала думать, а уж потом спрашивать, Конан вздохом замаскировал некоторую досаду и выслушал уже известный ему ответ. Между тем колдунья продолжала:
— Стоит тебе достичь пещеры Учителя, он отправит тебя обратно, ибо туда нужно идти чистым.
Тут же забыв о своей клятве, данной суровому Крому, киммериец открыл рот, желая поинтересоваться, что это Низа имеет в виду, но на сей раз она не позволила ему говорить.
— Не спрашивай меня больше, Конан. У нас нет времени — скоро мое зелье перестанет действовать, и тогда я могу пропустить что-либо важное…
Мельком лишь ощутил варвар в душе легкий сквознячок, будто бы предупреждающий или напоминающий о чем-то, но сразу и забыл о нем, готовый внимать той, что спасла ему жизнь.
— Помнишь ли ты сейчас день своего рождения, северянин? — В голосе Низы ясно звучали торжественные нотки, как будто бы день появления на свет она считала главным во всей жизни человека.
— Нет, не помню, — фыркнул Конан, и вдруг сердце его замерло на миг, с тем чтобы потом застучать быстро и сильно: он помнил. Неужели старухино зелье обладало таким воистину невероятным свойством? Варвар ясно увидел лицо матери, которая смотрела на него, младенца, с любовью и гордостью; длинные черные волосы ее, спутанные резким киммерийским ветром, щекотали его щеки и нос; полные губы шевелились, шепча нежные слова; вся она пахла молоком и еще чем-то непонятным… Кажется, потом, своим и лошадиным, и еще кровью… Вот внезапно он начал слышать, и в тот же момент уши его заложило от страшного звона, такого знакомого и такого привычного к нынешним его годам — звон мечей! Та музыка, которой он мог бы наслаждаться вечно, если б не желание иной раз прерваться и выпить вина под хорошую закуску…
Мать часто оборачивалась на этот звон, и в синих ее глазах постепенно появлялась тревога. Видно, течение боя менялось, и не в лучшую для киммерийцев сторону… Губы новорожденного скривились: он хотел есть, а мать, похоже, об этом забыла… Сквозь лязг мечей и кинжалов, сквозь рев и крик он слышал биение ее сердца, от коего ему самому становилось тревожно и неуютно. Он открыл было рот с целью завопить во всю силу и тем самым напомнить матери о том, что он голоден, но вместо вопля из горла его вырвался тяжелый вздох — «предчувствие», — усмехнулся Конан-мужчина; веки младенца же стали слипаться, уставшие от яркой синевы неба, и только он начал засыпать, как горячие руки матери осторожно положили его на землю. Правда, он был крепко запеленат в толстое шерстяное одеяло, но холод все равно сразу сковал его детское тельце. А она… Она быстро поднялась на ноги, схватила меч, лежащий рядом с Конаном, и, бросив на сына короткий взгляд, устремилась к месту битвы…
— Помню… — тихо произнес он, все еще пребывая там, на первом своем сражении…
— Пусть память твоя ведет тебя дальше! — приказала старуха, и снова перед глазами его поплыли знакомые картины — порой он даже не успевал вспомнить, что именно видит, а течение собственного прошлого уже показывало иное время, иные события…
Уже отец вывешивает на двери своей кузницы шкуру огромного волка — добычи девятилетнего Конана — и раскатистым басом заключает: «Хорошо, сын…» Кажется, больше он ничего тогда не сказал… Но вот юному варвару почти пятнадцать — с этого времени воспоминания его стали яснее, ибо и без Низиного зелья он мог об этом рассказать, — и он впервые отправляется на битву вместе с мужчинами. Конечно, сие вряд ли возможно когда-либо забыть… Штурм аквилонской крепости Венариум оставил на руках Конана первую человеческую кровь — кровь врага…
Колдунья в упор глядела в глаза Конана, теперь уже действительно читая в них то, что он вспоминал, и чем живее картины прошлого вставали перед ним, тем яснее видела их и она.
И проблеска чувства не мелькнуло в ее сердце, когда она смотрела на яростную битву киммерийцев с давними их противниками гиперборейцами; на смертельную схватку двух сил мира — Добра и Зла — Фарала Серого, слуги светлого Митры, и Неджеса, коварного мага, принадлежащего к печально известному Черному Кругу; на худенькое тело юной Мангельды, насквозь пронзенной деревянным колом; на жуткое превращение огромной гориллы, что валялась у ног победителя в крови и слюне, в маленького ребенка, и тут же — на ужас, исказивший при этом грубые черты молодого варвара; на страшную гибель красавицы Белит, возлюбленной Конана… Нет, сердце колдуньи не очерствело к концу жизни — просто сейчас она видела все это отстраненно, не вникая в смысл происходящего, ибо цель ее была иной.
— Остановись! — вдруг прервала старуха воспоминания своего подопечного.
Конан вздрогнул: душою он был уже не здесь, а там, в прошлом, и вновь вернуться в настоящее смог с трудом.
— Что тебе, Низа? — глухо спросил он, одной ногой находясь все еще на палубе пиратского корабля, в окружении черных корсаров, кои называли его Амрой — Львом — и под его предводительством совершили немало славных дел. Конечно, вряд ли ограбленные ими богатые купцы полагали сии дела славными, но их мнение никого не волновало, а уж Конана тем более.
Не ответив, колдунья медленно поднялась, прошла к двери и сняла с полки небольшой кувшинчик — без сомнения состоящий в близком родстве с тем кривобоким, из которого варвар пил ее темное пиво.
— Сделай два больших глотка. — Она протянула сосуд Конану, который принял его с благодарностью, так как горло его и в самом деле пересохло, словно он не про себя вспоминал события своей жизни, а рассказывал о них вслух.
Это оказалось то же темное ароматное пиво. Киммерийцу пришлось призвать на помощь все силы, чтобы ограничиться двумя большими глотками и не выпить ни каплей больше. Только сейчас он почувствовал, как устал, и удивился (но не сердцем, а одним умом) — прежде ему вообще не случалось уставать от работы головой…
Читая эти размышления, Низа едва сдерживала улыбку: он забыл, что в течение семи дней и ночей стоял на самом пороге Серых Равнин; он забыл, что нынешний день — лишь первый в его новой жизни. Конечно, его утомление есть следствие именно огромной потери сил и крови, а совсем не экскурса в прошлое. Старуха ожидала этого, потому что действие пива не было рассчитано надолго, и только заметила, как побледнело вдруг лицо северянина, тут же оборвала его мысль. Но сейчас все пройдет, и они продолжат… Обязательно пройдет.
