Олаф Локнит - Зов Древних
— Этайн — графиня? — обратился Конан к Мабидану. — Она замужем?
— О, нет, — ответил Коннахт. — Это лишь привычное нам всем обращение. Мой старший брат был графом, он владел маркой на востоке. После его смерти графство унаследовал Аврелий, но это временно. Аврелий оставит дела сразу, как Этайн выйдет замуж, и передаст марку ее мужу. Таким образом, Этайн будет носить титул по праву. Думаю, что долго ждать не придется.
— Да, — согласился король. — На такое приданое найдется немало охотников. Впрочем, Этайн не похожа на уроженку Аквилонии.
— Мой брат женился вторично на дочери одного из князьков с Гимелийских гор, вот отсюда такое смешение черт. Впрочем, очень удачное смешение.
— Очень… — Король устроился на скамье. Молодая графиня была, несомненно, привлекательна, но она мало интересовала Конана. Завтра предстоял поход, а также объяснения с теми, кто еще не знал, куда и зачем они идут. Король решил послушать игру, а после объявить, что отправляется почивать.
Наконец все расселись. Этайн взяла в руки хитрый музыкальный инструмент, походивший более всего на лиру. Установив раму вертикально, девушка взялась левой рукой за дальнюю часть ее, а пальцы правой руки осторожно коснулись струн. Звук получился глубокий, загадочный, плывущий, словно медленная волна. Ни лютня, ни лира не давали звуков такой глубины.
Музыка, должно быть, и в самом деле была хороша. Но Конану она скоро наскучила. Он с нетерпением ожидал, когда ж Этайн завершит первую композицию, как называл это Публий, но вдруг Майлдаф, тоже порядком заскучавший у дверей, бесцеремонно прошел прямо к королю, громко топая сапогами.
— Король, я вижу, тебе не по нраву такая игра. Если хочешь, спустимся вниз. У нас сегодня праздник, горцы веселятся всю ночь. Там, во дворе, куда веселее. Вы как знаете, а я пошел, — обратился он явно не к одному только Конану.
Этайн, разумеется, прервала игру — того королю и надо было.
— Сейчас я пойду с ним, — объявил Конан. — А потом отправлюсь спать. Благодарю графиню за приятную музыку.
— Дозволь мне пойти с тобой, кениг. — Хорса быстро встал со скамьи.
— Оставайся здесь, — махнул рукой Конан. — Во Фрогхамоке нам ничего не угрожает. Идем, Бриан Майлдаф.
Бриан Майлдаф служил посыльным при Коннахте Мабидане, поскольку обладал отличной памятью, железным здоровьем, умел дать сдачи любому обидчику, а в споре не уступил бы ни туранскому торговцу, ни самому старому и словоохотливому шемиту. Он знал все ходы и выходы в замке (Конан не исключал, что и про тайну комнаты над Каминным покоем горцу известно), и они быстро спустились во двор, минуя парадные галереи по боковой лестнице, куда доносился запах кухни.
— Во дворе стоит дерево, а рядом находится священное место для костра, — показывал горец. — Туда приносят золотые хлебные колосья. Сегодня у нас Праздник Зерна. Он, вообще-то, идет целый месяц, но сегодня особая ночь. Днем девушки собирали для венков желтый клевер и золотую ромашку. А ночью мы до утра пьем наше золотое вино и едим землянику и ячменные лепешки с медом, с сыром, с чем угодно и просто так. Женихи сегодня выбирают себе невест, чтобы завтра в состязаниях показать свою доблесть, а потом договариваются о свадьбе. Завтра будут метать копья, кидать столбы, биться на мечах и еще стрелять из лука. А сейчас праздник! Сегодня будет петь Мойа!
Конан не знал, кто такой Мойа, но во дворе уже пылал огромный костер, размерами напоминающий башню, и еще несколько костров поменьше. Воздух оглашался звуками каких-то дудок, барабанов и рожков. Тут и там встречались группы горцев в своих шерстяных накидках и шапках с меховой оторочкой и хвостом из пушистой лисы. Девушки в длинных новых платьях, в венках из цветов клевера и ромашки несли в руках колосья. Отовсюду доносились песни, сухие дрова весело потрескивали в кострах, гудели разноголосые разговоры…
И хоть горцы не любили киммерийцев, а те — горцев, они были во многом похожи, и среди них Конан чувствовал себя куда лучше, чем наверху, в покоях замка. Бриан провел его к главному костру. Там сменяли друг друга певцы, аккомпанируя себе на таких же арфах, что была в замке, только более скромных. Они исполняли песни, то быстрые и зажигательные, и тогда многие начинали танцевать, то медленные и печальные, то мрачные баллады о давних днях, то простые деревенские.
Конан не понимал языка горцев, но Майлдаф, сколь мог верно, переводил королю содержание. Особо отряженные люди обносили собравшихся молодым вином, хотя напиток не был виноградным, а большие котлы с пивом находились здесь же, подвешенные на цепях к вкопанным в землю крепким столбам. Стояла глубокая ночь, но всякая охота спать у короля пропала, ему было весело под звездами.
Но вот возгласы стихли, и к костру на песенное место вышла стройная, крепко сложенная девушка среднего роста. Ее длинные вьющиеся волосы были желты, как колосья, что держали в руках ее подруги, а глаза сини, как вода горных озер. Обнаженные руки ее, тонкие и сильные, серебрящиеся в ночи, украшали незатейливые медные браслеты. Лицо ее было молодо и прекрасно, а глаза смотрели смело и задорно. Арфы у нее не было — мигом нашлись охотники подыграть.
— Это Мойа. — Из темноты возник Майлдаф с кружкой пива. — Она поет лучше всех! А как танцует…
Он хотел сказать еще что-то, но тут заиграла музыка, и Мойа начала петь. Это было необыкновенно. Голос девушки творил со слушателями такие чудеса, что не было возможности не следовать послушно за ним. Он то лился родником, то взлетал к облакам, то падал вниз, как большая черная птица, и приобретал тревожные и грозные интонации, то делался грубым и даже хриплым, как у старой колдуньи, то звенел подобно струне, то затихал шелестом ветра в колосьях, то отдалялся прозрачным лесным эхом, то приближался и говорил будто с тобой одним, словно Мойа стояла совсем рядом, а не в двадцати локтях, и пела только тебе.
Песня сменяла песню, а иногда песню сопровождал танец. Никогда еще Конан не видел такой выразительности, пусть и не было у Мойа утонченности восточных танцовщиц: те были комедиантками, циркачками — Мойа жила танцем, и танец бился, как живой огонь.
Когда музыка смолкла и Мойа остановилась, чтобы немного отдохнуть, сначала повисла тишина, а потом двор потонул в восхищенных криках. Конан тоже что-то кричал и поймал себя на том, что кричит по-киммерийски.
Мойа знала себе цену, а потому умела играть с большим собранием людей.
— Горцы! Видите, там, на столбе, что натерт маслом, венок из клевера? — Она указала, на возвышавшийся за спинами собравшихся у костра, высокий, локтей тридцать высотой, деревянный столб.
