Дуглас Брайан - Вендийская демоница
Обезьяна испустила громкий крик, заверещала и перескочила на голову Кэрхуна. Она вцепилась ему в волосы и принялась раскачиваться в порыве совершенного восторга.
Конан быстро избавился от пут и освободил ноги. Затем, держа меч обеими руками, приблизился к Кэрхуну.
Тот успел лишь поднять голову и взглянуть в глаза киммерийцу. С обезьяной на макушке, с обезумевшим взором, с полоской крови, стекающей по виску, — обезьяна расцарапала ему кожу, — Кэрхун казался каким-то странным существом, имеющим лишь отдаленное сходство с человеком.
Обезьяна вдруг застыла, сделалась как бы неживой.
Конан не раздумывал. Он поднял меч и, прежде чем Кэрхун успел сделать хотя бы одно движение, разрубил голову негодяя вместе с обезьяной.
Хлынула кровь, вытек мозг. Кэрхун без единого звука повалился на пол. Одна рука скребнула по плитке пола, и словно бы отвечая шевельнулась скатерть на столе. Звякнула чаша, выплеснулось немного воды. Затем все стихло.
Масардери устало вздохнула, ощущая, как ужас, сковывавший ее все это время, постепенно отпускает. Она все еще боялась верить в то, что все позади. Все страхи, все испытания!
— Ну как, получилось? — послышался голос Арвистли.
Конан с досадой повернулся в сторону шарлатана.
— Что именно получилось? — осведомился киммериец. — Если тебе интересно, успел ли я расправиться с мерзавцем, то мой ответ: да, успел. Кое-кто валяется мертвый, с разрубленной головой. Можешь войти и полюбоваться.
Арвистли, заглядывавший в комнату через окно, быстро убрался. Из-под окна донесся его голос:
Ну уж нет! Ненавижу смерть. Все эти трупы меня пугают. Потом снятся по ночам. Когда я сидел в подземной тюрьме, рядом со мной задушили какого-то парня. Потом объяснили, что хотели задушить меня, но перепутали. А мне каково было — проснуться и увидеть рядом посиневший труп с высунутым изо рта языком? Нет, ни за что. Пусть мертвец остается мертвецом, благодарю покорно, а я пока побуду живым.
Во время этого монолога Конан внимательно рассматривал убитого и наконец поднял голову. Обращаясь в сторону окна, он произнес:
— Странно.
— Что странно? — тотчас откликнулся Арвистли.
— Здесь была обезьяна.
— Разумеется, была! — подхватил Арвистли.
— А теперь ее нет, — продолжал киммериец. — Я разрубил его вместе с обезьяной. Между тем Кэрхун лежит здесь, а обезьяны нет. Ни живой, ни дохлой.
— Разумеется, нет! — согласился Арвистли. — Разве ты не понял? Это была иллюзия. Я же мастер иллюзий! Шарлатан — если по-твоему, хотя на самом деле иллюзии не есть шарлатанство. Впрочем, это дело вкуса. Главное — что в обезьяну поверил Кэрхун.
— Тебе это удалось, — вздохнул Конан.
В окне снова возникла физиономия Арвистли.
— Что именно мне удалось?
— Помочь мне. Вынужден признать: если бы ты не отвлек Кэрхуна своей иллюзией, я бы не одолел всю эту магию. Существуют вещи, не подвластные ни людям, ни богам. Видишь ли, Арвистли, даже Конан-киммериец не в состоянии убить табуретку.
Эпилог
В последний раз Масардери оглядела «вендийскую комнату» в своем доме в Акифе. Конечно, жаль разорять такое уютное гнездышко, но всему когда-то приходит конец. Нельзя вечно сидеть здесь и грустить по умершему Сулису. Он был хорошим человеком… Наверное, боги сумеют о нем позаботиться. Если богам вообще есть дело до умерших.
Правда, если послушать рассказы Конана о посмертной участи доблестных воинов, то Сулису не слишком понравится в киммерийском «раю», там, где постоянно едят, пьют и сражаются. Сулис был человеком мирным, добросердечным. Любопытным. Отважным…
Нет, она больше не будет о нем думать. Жизнь продолжается. Именно так. Жизнь продолжается.
Масардери вздохнула и закрыла дверь.
Нанятый погонщик верблюдов с важным видом расхаживал по двору. Трое рослых негров, «священные братья», стояли поодаль и поглядывали на него безразлично, а тот, в свою очередь, бросал на чернокожих презрительные взоры.
Три кузины расположились в гостиной Масардери на уютных, обтянутых шелком низких сиденьях. На этих дамах были удобные просторные шаровары, легкие сапожки из мягкой кожи, длинные шелковые рубахи. Они готовились совершить путешествие на берег моря Вилайет и теперь оживленно болтали о предстоящем.
* * *
После смерти Кэрхуна Масардери со своими друзьями и родственниками вернулась в Акиф. Оставаться в доме, где произошло убийство, было для вдовы невыносимо. Все в имении Кэрхуна напоминало ей о пережитом страхе.
Конан поддерживал Масардери в ее решении. Таким образом, они были в Акифе уже через десять дней и водворились в доме Масардери. Считалось, что Мэн-Ся и Арвистли получили приглашение погостить у Масардери — а может быть, и остаться у нее навсегда, если им захочется. Это вышло как-то само собой, хотя никто не обсуждал такую возможность с хозяйкой.
Сразу же после возвращения Масардери призвала к себе Конана.
— Мне неудобно было говорить с вами об этом, пока мы находились в пути, — начала она, — но сейчас, полагаю, время настало. Я хочу расплатиться с вами за услуги телохранителя. Я знаю, что невозможно выразить в денежной сумме всю ту благодарность, которую я испытываю к вам, но…
Она смутилась и опустила глаза. Конан смотрел на женщину удивленно.
— Если вы стыдитесь дать мне побольше денег, — сказал киммериец, — то я буду рад избавить, вас от ложного стыда. Я с удовольствием приму сотню-другую золотых, уверяю вас.
— Но моя благодарность гораздо выше сотни золотых… она вообще выше денег! — воскликнула Масардери, пытаясь выразить свои чувства.
— Отлично, — сказал варвар. — Я беру и драгоценными камнями. Изумруды подойдут.
Вы… вы действительно предпочли бы день — нерешительно спросила Масардери.
— А что же еще? — искренне удивился Конан.
— Ну… — Она замялась.
Конан мягко коснулся ее плеча.
— Вы прекрасная женщина, Масардери, и найдете себе хорошего мужа. Получше, чем киммериец, который не намерен задерживаться на одном месте дольше, чем требуется для заработка.
— Вы совсем меня не любите? — прошептала она.
— Люблю, — ответил он просто. — И вас, и еще многих, которые были до вас. Не говоря уж о тех, которые только ждут своего момента где-то там, в моем будущем. Брак и оседлая жизнь — не для меня. Не сейчас.
Он поцеловал ее.
— Не плачьте, — добавил он. — Я не хочу причинять вам боль.
— Вы и не причиняете…
Она вытерла слезы и заговорила деловито.
— Есть еще одна мысль, которая не дает мне покоя. Та демоница, Даанли. Она ведь хотела вернуть себе своего сына, не так ли? Я не вижу смысла дольше держать у себя в доме эту статую. Я хранила ее в память о моем покойном муже, но теперь… Теперь все это как-то сразу утратило смысл.
