Олег Верещагин: - Путь домой. Книга вторая
— Олег, ты мой друг, — тихо сказал Вадим. — Помнишь, я как-то говорил тебе, что пойду за тобой до конца, потому что мне это интересно? — я кивнул. — Сейчас мне уже не интересно. Ты очень широко замахиваешься. А ты сам нас учил, что на замахе легко пропустить удар врага.
— В меня нельзя играть, — ответил я. — И пусть я умру на своём пути, но — на своём пути.
Юрий Ряшенцев
Я один свой путь пройду,
И похвал ничьих не жду,
И прошу коль не понять,
так запомнить,
Что свой долг перед собой,
Что зовут ещё «судьбой»,
Должен я любой ценой,
Но исполнить!
Я давно понять успел:
Белый свет — совсем не бел,
А смирись я с ним таким —
станет чёрен!
Но, пока таков я есть,
Я кому-то нужен здесь,
А иной — сам себе
я никчёмен!
Взглядом ночи, а не дня
Жизнь встречает здесь меня —
И не каждому она
улыбнётся…
Человеком стать решись —
Человечней станет жизнь,
Человечество с тебя
и начнётся!
Не одну прощу вину,
Но измену — не умею!
Никого за взгляд иной
не виню…
Только если изменю
Сам себя — и сам себе — я —
Что тогда я на земле
изменю?!.
На Йенса я наткнулся буквально за кустами и выругался. Немец спокойно кивнул, словно я похвалил его, а потом сказал:
— Orlogs.
— Что?! — раздражённо переспросил я.
— Orlogs, — повторил он. — На древненемецком это значит «изначальный закон». «Судьба».
— К чёрту, я не верю в судьбу, — отрезал я.
— Потому что не понимаешь, что это такое, — любезно пояснил немец. — Принято думать, что судьба — это некий высший рок, определяющий жизнь человека, — он сделал рукой раздражающе-красивый жест; я хмыкнул. — Но это не так. Я ведь недаром сказал, что на языке моих предков определяющим в жизни является «изначальный закон», а это совсем не то, что «высший рок». Orlogs внутри нас. Он просто не даёт нам поступать иначе, чем это продиктовано нашими личными качествами, воспитанием, характером и верой. Мы таковы, каковы мы есть, и это, а не какие-то внешние факторы ведут нас по жизненному пути.
— Мало мне было Джека, — раздражённо сказал я, — с его заумью про камни Зонтгофена, валькнуты и высшие законы.
— Джек очень умный парень, — заметил Йенс.
— Ты слышал наш разговор с Вадимом? — напрямую спросил я. Йенс кивнул:
— Слышал, но не подслушивал… Вадим не рыцарь. Он не понимает тебя. И боится.
— Меня?! — искренне и неприятно поразился я. Йенс пожал плечами:
— Нет. Будущего. Для него будущее — вечно длящееся настоящее, и никаких перемен не нужно.
— Он мой друг, — отрезал я.
— И тем не менее, — Йенс вдруг ответил мне мушкетёрский поклон. — И тем не менее, мой князь.
* * *Ровными движениями камня Танюшка отбивала кромку корды. Я наблюдал за её механическими движениями, плечом и виском привалившись к коре дуба и скрестив руки на груди. Танюшка взглянула на меня снизу вверх и улыбнулась.
— Порежешься, — сказал я, не удержав ответной улыбки.
— Не-а, — с озорной ноткой ответила она. — Смотри!
Девчонка вскочила прыжком даже не на ноги, а на толстое бревно, проходившее, как наклонный мостик, между двумя дубами. Это была подгрызенная бабрами подсохшая осина. Танюшка сделала сальто вперёд, подсекая сама себе ноги кордой, сжалась в комок, распрямилась в полёте, оттолкнулась ногами (дуб дрогнул) от одного из стволов, от другого, перекатилась с упором на свободную руку и, поймав двумя пальцами за клинок корду — подброшенную за миг до этого в воздух и летевшую ей в голову! — перебросила её рукоятью в ладонь и соскочила, привычно зафиксировав приземление.
Потом — показала мне язык и ловко щёлкнула в нос со словами:
— Вот так!
— Ты знаешь, что про тебя песня есть? — любуясь её движениями, спросил я. Танюшка мотнула гривой распущенных волос и, закусив губу, кивнула:
— Да, только она с плохим концом… А ты знаешь такую? — она посмотрела на кроны деревьев, затянула:
— Над Волховым зимние бури вились,
Рушил припай прибой,
Когда его кочевая жизнь
Наконец привела домой…
После первой же строчки я удивлённо поднял лицо. Баллада была на немецком, я внимательно вслушивался в слова, будто отчеканенные в стальной пластине…
— Лунная ночь воздвигала сугроб
И в сумрак швыряла снег,
Когда к своим друзьям в городок
Пришёл наконец князь Олег.
Ребята сбежались с разных сторон
И вслед валили толпой,
А он шёл, как призрак прошедших времён,
С поднятой головой.
Он сел к огню и смотрел вокруг,
И странен был его взгляд.
Он видел столько горьких разлук
И вот — вернулся назад.
И в доме тёплом сквозь гул голосов
Поскрипывали слегка
Стропила из кряжистых дубов,
Помнивших века.
Олег поднял чашу из бука в честь
Павших в давних боях.
«За тех, кто лежит на юге — не здесь!
Помните те края?
Тела мертвецов с собой унося,
Шумела морская вода…
Из нас на каждого по пятьдесят
Негров было тогда!
Люди со скал падали вниз,
Шпаги ломались в руках,
Но только яростней мы дрались,
И прочь отступал страх!
Ревела багровая круговерть…
И новый рассвет вставал…
И сотни клинков приносили смерть…
Помните — Север пал?
Каждому с ним наступит пора
Чашу испить одну…
Так пусть же хватит отваги и нам
С честью уйти во тьму!»
Костёр отражался в его глазах —
Рыжего пламени зыбь…
А по запястьям — рубцы на руках,
Память вражеских дыб.
«А как, — он спросил, — поживает Санёк?
Не больно-то ладил я с ним…»
«Его следов не хранит песок,
Их нет ни в лесу, ни в волне…»
«Ну что ж!.. — Олег молвил. — Конец земной —
Могильная тишина…»
А ветер свистел и бился в окно…
И позеленела луна…
Скользили по лику её облака,
Когда для друзей Олег
Неторопливо повёл рассказ —
И память ринулась в бег:
«В безбрежной земле, на чужих ветрах,
Под багровой звездой,
В Городе Света безжалостный страх
Свивает своё гнездо.
Я видел кровь, смерть и колдовство,
Которого больше нет.
Я очень близко познал его —
Оно мне оставило след.
В том городе, старом, как Смерть сама,
Живут Сатаны рабы.
Во взглядах их — безумия тьма,
Ожиданье кровавой судьбы.
Там грудами скалятся черепа
Во славу затей их.
Там крови требует толпа,
Там голос Совести стих.
Сразил я вампира, что высосал кровь
У многих людей из жил,
А после блуждал меж серых холмов,
Где Мёртвый Народ жил.
Я демонов видел в ночи полёт,
И кожистых крыльев песнь
Сперва моё сердце одела в лёд —
Потом позвала на месть.
И всё это в прошлом… Родной порог
Меня наконец манит.
Я очень устал от дальних дорог,
Мои заполнивших дни.
Мне хватит схваток и дальних стран,
Отмеренных мне судьбой…»
…А где-то в ночи ревел океан,
Припай крушил прибой.
Он пену валов швырял в снега,
Пытаясь достать до звёзд —
В ответ океану выла пурга,
Как бешеный гончий пёс.
Олег услыхал тот призрачный зов,
Тот бестелесный стон,
И в глубине опустевших зрачков
Зажёгся холодный огонь.
Олег оглянулся по сторонам,
Как будто бы в первый раз,
И вышел за дверь, где свистела пурга,
С неба на землю мчась.
И все за ним поспешили вслед…
…Чей голос их всех позвал?…
…И только победную песню пел
Над Волховым яростный шквал…
…— Ну и ну, — сказал я. — Это что за народное творчество?! Всё же было начисто не так, Тань, ты же сама знаешь! Прекрасная погода, и рассказывал я, кажется, не таким… готическим слогом, и ушли мы, конечно, не в ту же ночь… Игорёк что, спятил, что сочинил такое?… И вообще, — я спохватился, — почему по-немецки-то?!
