Княжич варяжский (СИ) - Мазин Александр Владимирович

И будто поперхнулся.

Потому что мимо саней, по обочинам зимника, к голове поезда выезжала нурманская гвардия Сергея. Две дюжины увешанных оружием и ценностями хускарлов с Дёррудом и Грейпом во главе.

— Ух ты! Что я слышу! — прорычал Дёрруд побасовитее смоленского мытаря. — Неужто тебя оскорбили, мой хёвдинг? — Убийца остановил коня слева от Сергея, подвинув лошадь Наслава. — Ну наконец-то веселье! Надеюсь, в круг со мной выйдет не этот лесоруб, а тот, с серебряной пиписькой на шее?

Точно. На шее у старшего — цепка, а на цепке — серебряный знак бога Фрейра.

Сергей как-то даже внимания не обратил, но у Дёрруда на такое взгляд наметан.

Поклонник Фрейра… И какой вывод из этого можно сделать?

Вывод сделал Грейп.

— Точно, пиписька! — гоготнул он. — И мелкая какая. Небось со своей отливал!

— Такой разве отольешь! — подхватил Машег, для которого подобный «подштанный» юмор был родным полем. — Ты такую сначала попробуй отыщи! Небось, каждый раз, как этот, — Машег показал пальцем на «таможенника», — гашник развяжет, так полдня писюн свой уговаривает: вылезай, крошка, покажись! Мы с тобой большие дяденьки! Нельзя нам на штаны напрудить!

Дружный гогот напугал не только ворон, но и возниц Сергея. Оно, конечно, вроде свои нурманы ржут, а все же нурманы.

Храбрость, ярость и специфическое чувство юмора входят в обязательный список нурманского воина. А вот такое качество, как терпение, отличает только самых лучших. Поклонник Фрейра в их число не входил.

— Ты оскорбил меня, хузарский ублюдок! — заорал он, выхватывая меч и скидывая со спины щит. — Я убью тебя здесь и сейчас! Слезай с коня и познай силу моего гнева!

— Сидеть, малыш! — рыкнул Дёрруд, опережая Машега, что было непросто. — Этот воистину храбрый хирдман так хочет драться, что даже забыл, кто оскорбил его первым. А ведь это я первым заметил крысиную пипиську, которую он носит, видно, в знак уважения к крысам, потому что не славному же Фрейру посвящен этот крохотный писюнчик! Эх! — Дёрруд соскочил с коня, бросил в снег рукавицы, демонстративно сжал и разжал кулаки. — Все как я люблю! Хороший день, хорошая компания и настоящий храбрец, готовый порадовать богов своей смертью! Посторонись, смерд, — произнес он добродушно, отодвигая замершего с открытым ртом здоровяка, уставившегося на татуированные руки Убийцы. — Ты, храбрец, вызвал меня на хольмганг! Назовись, чтобы я знал, кто познает ласку моего клинка! — И, не дожидаясь ответа ошарашенного хирдмана: — Хотя нет, не говори ничего. Богам ведомо твое имя, а мне все равно!

Шикарное выступление. Сергей хорошо знал Дёрруда и видел: тот не собирается убивать смоленского хирдмана. Всего лишь поставить его и весь «таможенный пункт» в подобающую коленно-локтевую.

Да, Дёрруд не собирался убивать…

Но его противник об этом не знал. И как уже заметил Сергей, большинству нурманов хватало одного взгляда на татушки Убийцы Берсерков, чтобы утратить боевой дух. Были, конечно, и исключения. Вроде другого Харальда — Золотого. Но сейчас не тот случай.

— Погоди, друг мой! — крикнул Сергей, тоже спешиваясь. — Нельзя его убивать сразу. Все же он не сам по себе. Надо бы послать за его конунгом. Вдруг тот запретит ему драться?

— Только боги могут запретить храбрецу умереть во славу Асов на глазах у своих друзей! — пафосно заявил Дёрруд. — И только Один может запретить мне убить того, кто хочет пасть в его славу! Прости, хёвдинг, но это дела богов, а не людей!

И потянул меч из ножен.

На «храбреца» было грустно смотреть. А его «друзья» делали все, чтобы не привлечь к себе внимания Убийцы. Нурманы отважны и в большинстве готовы сражаться с противником любой силы. Но Дёрруд — это не противник. Дёрруд — это судьба.

Сергей тронул коня, раздвинул им круг, уже образованный его бойцами, остановился в двух шагах от «храбреца».

— Он не хочет умирать, Убийца. Готов, но не хочет. А я не хочу платить за него верегельд.

— Это хольмганг! — напомнил Убийца. — Тут боги решают, не мы. — Потом сделал вид, что задумался, и предложил: — Ладно. Не буду его убивать. Руку правую отрублю, и довольно. Сколько там по вашей правде за руку?

— Он — хускарл, гридень то есть. Гривны три заплатить придется, — с серьезными видом сообщил Сергей.

— Три гривны у меня есть, — сказал Дёрруд. — Но мне их жалко. А за палец сколько?

— За палец осьмушку. Все же он старший дружинник, не смерд.

— Это годится! — повеселел Дёрруд. — За два пальца, значит, где-то эйлиль выйдет? Обрублю ему большие пальцы! Ты прости, смоленский, что не сразу в Валхаллу, — повернулся он к хускарлу. — Но я все же не конунг, а простой хольд с треми долями добычи. Хотя… — Он вновь повеселел. — Попроси своего конунга объявить поединок чистым! Тогда все хорошо выйдет! Что скажешь, хёвдинг?

— Если воин хочет умереть, это его право, — рассудительно изрек Сергей. — А он хочет, иначе не стал бы тебя вызывать. Но будь этот моим бойцом, я бы расстроился. Ему — в Валхаллу, а мне, получается, нового хускарла искать. Хорошего воина найти непросто, а этот точно хороший, раз не побоялся тебя вызвать. Так что давай пока подождем с хольмгангом. Поеду к здешнему конунгу, поговорю с ним. Вдруг у него людей в избытке?

И направил коня в сторону города. Дружина потянулась за Сергеем. А за ними — санный поезд.

Дёрруд тоже взобрался в седло, сказал оцепеневшему от скорости смены событий смоленскому «таможеннику»:

— Ничего, может, твой разрешит.

И уже тронув коня, вдруг повернулся и сообщил негромко:

— Ты так-то знай: последние семь саней за нами не наши. Новгородские.

И дал коню шенкеля, переводя в короткий галоп.

Пускай Вартиславу и все равно, а он, Дёрруд, не любил, когда кто-то сходил на берег прежде остальных.

Ехать всей оравой в город Сергей не захотел. Решил: лучше, если его караван останется вне городских стен и алчных взглядов конунга с говорящим прозвищем Бережливый. Тем более что, в отличие от посада, город здешний не так уж и велик. Зато укреплен на диво: вал, стены высокие с башенками, навесы от стрел над заборолом. Еще и ручей, ныне замерзший, частично ров заменяет. Хотя ров тоже имеется, и мост к воротам. Своеобразное укрепление. Обычно на Руси крепости в городах строят, чтобы в случае чего народ окрестный в них прятать. В этой же точно всех обитателей селения не укрыть, не говоря уже о скотине, припасах и прочем имуществе. Напрашивается вывод: гард сей — личное укрепление здешнего конунга Бережливого. Вроде большого сейфа.

Нет, такому конунгу показывать свои богатства точно не стоит. Тем более есть у Сергея здесь добрый товарищ, Жилен. Наверняка разместит, поможет, сообщит обстановку.

Посадское подворье купца Жилена отыскали легко: местный паренек показал дорогу. Жилен тоже отыскался быстро. Примчался, едва услышал. И, конечно, все устроил. Места хватило. Вне крепостных стен люди просторно живут. Чай не Европа.

Полезную информацию купец тоже сообщил: конунг в городе. У себя в укрепленной горке. И сегодня, по слухам, никуда не собирается.

Силен предложил и Сергея представить, но тот отказался.

Жилен, конечно, человек уважаемый, но далеко не княжьего уровня. Сергей же входить в Детинец планировал именно княжичем-хёвдингом, а не торговцем. Так что за помощь и размещение спасибо, но дальше сами.

[1] Слово «товарищ» в те времена не было синонимом ом слова «друг». Это были партнеры по совместной торговой деятельности.

Глава 19

Глава девятнадцатая. «Хёвдинг Вартислав — к Харальду-конунгу»

К воротам Смоленска подъезжали не полным коллективом, а лишь тремя десятками старшей дружины, большую часть которой составляли нурманы, но нурманы уже вполне оваряжившиеся, хорошо говорившие по-словенски и знавшие варяжскую Правду не хуже Речей Высокого[1]. Впрочем, рекомендации последнего, начинавшиеся строфой: «Прежде, чем в дом войдешь, все входы ты осмотри, огляди, ибо как знать, в этом жилище недругов нет ли?», вошедшие в дружину Сергея люди Севера тоже не забывали, потому очередной вход, коим являлись ворота Смоленска, оглядывали очень и очень внимательно.