Мэтью Стовер - Клинок Тишалла
– Ну как знаете, конечно, как знаете, оно так всегда. Я… э-э… я просто… – Он потер ручки и снова хихикнул. – В общем, я на две чашки заварю, если передумаете…
– Не беспо… – начал Райте.
– Да ничего, ничего….
– Я сказал, – посол оскалился, – не беспокойте меня .
Он прислонился затылком к угловатой резной спинке кресла и закрыл глаза.
– Вон отсюда!
На протяжении убийственно долгих секунд Райте смог вызвать перед мысленным взором один-единственный образ – стоящего в дверях Птолана, беззвучно открывающего и закрывающего губастый рот наподобие голодного цыпленка. Потом в коридоре прозвучали, удаляясь, неуверенные шажки, и Райте снова занялся дыханием. Вскоре Престольный чертог снова предстал перед ним.
Хотя герцог Китин сидел на Золоченом троне, а Гаррет стоял рядом, сразу было ясно, кто истинный хозяин Забожья. Артанский вице-король излучал властное спокойствие; Китин, прежде чем заговорить, всякий раз косился на Гаррета, выискивая на тощем длинном лице вице-короля признаки неудовольствия.
Райте никак не мог сосредоточиться до такой степени, чтобы услышать голоса, но губы на смутно видимом лице Гаррета явственно произнесли знакомые слова: «Алмазный колодец».
Посол кивнул собственным мыслям, и образ превратился в калейдоскоп пестрых пятен. Итак, послы Митондионна явились, чтобы разрешить спор об Алмазном колодце; он предупреждал Гаррета, что Митондионн не останется равнодушным – все недочеловеки заодно, – но вице-король решительно отказался волноваться, покуда не грянет гром.
Алмазный колодец был резервацией гномов в холмах Забожья, называвших ее с типично недолюдской дерзостью «свободным владением». Проблемы начались с год назад – до того, как Райте назначили сюда послом, – когда начали умирать гномьи дети и старики. Привычные к работе с камнем гномы быстро распознали признаки отравления металлами. Вице-король Гаррет с обычной – излишней, на предубежденный взгляд Райте – щедростью приказал расследовать случившееся на артанские деньги. Когда причиной оказались протекавшие в подземные реки Алмазного колодца стоки артанских плавилен, Гаррет – опять же излишне щедро – предложил переселить гномов в другую резервацию, повыше в горы и дальше от артанских рудников.
Гномы отказались под предлогом сентиментальной привязанности к родным краям. Вместо того чтобы подчиниться, они по глупости своей начали кампанию партизанского сопротивления, ломая рудничные машины и плавильни артан в надежде сделать невыгодными всякие горные разработки в этих краях и вынудить артан уйти. Они забыли основной принцип военного дела: познай врага своего.
Боевые машины артан были еще лучше, чем горнопроходческие. Оказалось, что вступить в Алмазный колодец и взять под стражу всех гномов до последнего дешевле, чем переносить рудники. Тех, кто сдался добровольно, наградили – определили на работу в штольнях, снабжали провизией и чистой водой, обеспечили койками в бараках; сопротивлявшихся перебили, как зверей.
История вышла грязная, и в глубине души Райте полагал, что разрешить проблему можно было куда проще: подлить в те же подземные реки яду посильнее, и с гномами было бы покончено – дешево и сердито. Маска добросердечия, заботы о законных интересах гномов, которую надел Гаррет, только усугубила ситуацию: гномы осмелели и причинили немало вреда рудникам, прежде чем власти наконец справились с ними.
Похоже было, что в Престольном чертоге сейчас творилось нечто подобное. Гаррет, вероятно, мнется и жмется, пытаясь развеять подозрения эльфийских посланцев, не понимая, что у него уже серьезная проблема. Он понятия не имел, какие силы дом Митондионн по сию пору мог выставить в поле – впрочем, и эльфы Митондионна не знали настоящей мощи артанских хозяев Забожья.
Райте пришел к выводу, что ему представилась уникальная возможность – если бы еще понять, возможность чего и как ее использовать правильно.
Когда он решит, к чему тут Кейн, то поймет, что делать.
2
Любой, кто по натуре своей склонен к рефлексии и философствованию, бывает порой ошеломлен прозрением организующих принципов истории. Форма, которую принимают эти принципы, неизбежно зависит от присущей мыслителю мании. Для монархиста история – это схватка великих вождей. Для социалиста – борьба классов в экономической усобице. Агроном видит динамику народонаселения, землепользования, снабжения продовольствием. Философ может рассуждать о стремлении к власти или воле к объединению. Теолог – о воле Божьей. Райте не был по натуре задумчивым человеком, однако судьба заставила его осознать один из таких всеобщих организующих принципов, очевидный настолько, что молодой посол не переставал удивляться, как остальные не замечают его существования.
Целую жизнь тому назад – когда Райте был молодым, полным надежд, страстно верующим монашком в Анхане, едва вступившим на путь эзотерического служения, – этот всеобщий принцип истории вмешался в его судьбу, разбив ее, точно пережженный горшок. Осколок за осколком ему удалось собрать себя заново, перековать – но из того горнила вышел уже не Райте из Анханы, хотя откликаться на прежнее имя ему приходилось до сих пор.
В те дни послом Монастырей в Анхане служил Крил из Гартан-холда. Старик и сейчас, как живой, стоял у Райте перед глазами: величественный, прекрасный, блестящий мыслитель, чьи глаза сверкали исключительным весельем, а разум, точно лесной пожар, мчался по ветвям раздумий. Посол Крил взял юношу под свое крыло, указав ему открывшиеся великолепные перспективы, поддерживал в изучении эзотерических дисциплин вроде шпионажа и рукопашного боя, а в особенности – тех сил мысли, которые стали величайшим его оружием.
В беспомощном ужасе Райте наблюдал, как Крил погиб от руки Кейна. В тот день Райте поклялся на лике Кейна, что не найдется такого места, где убийца сможет избежать возмездия со стороны Монастырей. Но после убийства Крила место посла занял Дамон, этот двуличный лентяй, долго мутивший воду перед Советом Братьев – хотя в конечном итоге это ничего не меняло, потом что к этому времени Кейна уже считали мертвым.
Убийство Крила стало первым шагом к погибели Райте; так первый удар плотницкого молотка наживляет гвоздь для последнего, единственного. Пять суток спустя после гибели Крила, когда посольство без главы впало в великое смятение, Райте выпало внеочередное дежурство. В тот судьбоносный полдень он сидел за столиком в скриптории среди бесхребетных экзотериков, мучительно выводя строку за строкой пятой копии своего отчета о гибели Крила.
Если бы Кейн не убил посла, Райте стоял бы на стадионе Победы – рядом с отцом, честным, богобоязненным ковачем, безмерно гордящимся местом кузнеца при конюшне дома Джаннера, рядом с матерью, молчаливой, верной супругой и хозяйкой дома, чьи любящие руки, словно магическая черта, всегда ограждали Райте от мирских горестей.
