Дуглас Брайан - Воин из пророчества
Но Шлока оставался непреклонным.
«Нет, раджа. Вальмики, влюбленная в твоего соперника, становится смертельно опасной. Мою неправоту легко будет доказать, тебе следует лишь проследить за Вальмики. Я отправляюсь спать. Я не стану вмешиваться в твои поступки, раджа. Реши для себя сам, как быть с предательницей»
«А он ее любовник?»
Шлок пожал плечами.
«Если это молодой воин или чей-нибудь слуга — убей его. Но если это кто-то из князей… А я почти верен в том, что это Мохандас… В таком случае, придержи свою руку, великий раджа! Не вноси рокового удара, ибо это будет удар по союзу, ради которого ты столько потрудился сегодня. Слишком опасно. Не время. Пусть неразумный потомок богов Мохандас и поставил на кон будущее своего маленького княжества — раджа Авенир должен быть мудрее. Нельзя бить эту ставку. Лучше проиграть сейчас, чем выиграть потом. И того довольно, что Мохандас унижен, пойман с поличным, высечен, ка мальчишка».
Довольно.
Довольно…
С трудом Авенир перевел дыхание и опустил руку. Мохандас, тяжело дыша, косил глазами, но вырват: я не пытался: если он сделает хоть одно лишнее движение, его повалят на землю и убьют. Мохандасу не хотелось умирать. Не так, не сейчас. Не будучи пойманным, точно блудливый мальчишка, в чужой постели.
Авенир внезапно ощутил боль в сердце. Вальмики очень красива; Мохандас намного моложе ее господина, намного сильнее… Наверное, ничего удивительного в том нет, что женщина, забыв о долге перед раджой, который возвысил ее из ничтожества, бросилась в объятия воина.
Авенир перевел взгляд на свою любимую наложницу. Хоть бы малая тень страха, раскаяния… Неужели она даже оправдаться перед ним не попытается? Так и будет смотреть мертвыми глазами и ждать расправы? Как будто ничего, кроме расправы, от Авенира и ожидать нельзя?
Вальмики не обронила ни слова. Даже бровью не повела. Мертвые не разговаривают, ни о чем не просят. Только молчат.
Не сводя взгляда с Вальмики, Авенир заговорил со своими воинами:
— Отпустите его, он мой гость…
Помедлив, они выпустили Мохандаса. Не произнеся ни слова, Мохандас нырнул в камыши и исчез. Его душил стыд, он полон был страха — но больше всего, даже больше спасения собственной жизни, хотелось ему скрыться с человеческих глаз. Потом, когда у него достанет сил, он снова появится перед людьми. И даже будет держаться так, словно ничего не случилось. Но сейчас он бежал от собственного позора быстрее, чем бежал бы от лютой смерти, кусающей его за пятки.
И ни разу за все время этого панического бегства он не вспомнил о Вальмики. Она для него умерла — как умерла для Авенира и для самой себя.
Авенир все ждал. Может быть, еще жива она? Может быть, шевельнется, потянется к нему руками, выкажет раскаяние, попробует вернуть любовь? Но под тяжелым взором своего господина Вальмики, такая хрупкая и маленькая, оставалась непреклонной. И, бросив на нее последний взгляд, Авенир отвернулся. Сел на коня, медленно поехал прочь.
Все было кончено, и теперь Авенир тоже знал это.
* * *
— Как лисицы тявкают! — сказал Траванкор, прислушиваясь.
— Я ничего не слышу, — ответил Арилье. Он думал о девушках, чей смех звенел неподалеку.
— Точно, тявкают. Нашли что-то.
Лисицы и впрямь нашли себе поживу, да только это был не козел. Много ночных хищников сбежалось на пиршество: в камышах лежало пронзенное мечом тело молодой женщины…
Глава шестая
Признание
Никто из юных воинов, естественно, не знал о беде, что случилась на берегу озера. Ничто не омрачало их веселья. На краю тренировочного поля под стеной Патампура полыхал огромный костер, сложенный из толстых стволов. Огненные языки взлетали к небу и исчезали, растворяясь в темном воздухе. Тщетными были попытки пламени дотянуться до звезд и утащить их вниз, в жар костра. Холодными глазами глядело небо на этот огонь, и маленьким казался гигантский костер, разведенный людьми.
Красными жуками чертили в небе зигзаги вырвавшиеся на волю искры. Точно шкодливые демоны, носились они взад-вперед над костром, но никакого вреда причинить не могли.
Огромные качели взлетали ввысь, унося к небесам молодые парочки. Славно потрудились нынче эти качели! Без устали раскачивались связанные веревками доски, с самого утра; и сейчас, когда все состязания позади, на качели забрался Арилье и прихватил с собой обеих девушек, и Рукмини, и Гаури. Траванкору места уже не хватило, да он и не слишком огорчался. Стоял у костра и смотрел, как веселятся его друзья. То пропадали они в глубокой ночной тьме, то вдруг выныривали из пустоты и летели вниз, в освещенное пламенем пространство. Промелькнув над самой землей, вновь возносились они к самому небу.
Раскачивая качели все сильнее, Арилье то и дело нашептывал что-то то одной, то другой девушке, так что они, почти не переставая, смеялись. Смеялся и Траванкор: хорошо было у него на душе! Когда Рукмини исчезала во мраке, сердце у него чуть замирало в ожидании — когда же она появится вновь; когда же она возвращалась, он вдруг чувствовал, как летит ей навстречу его душа. Как будто сам он раскачивался на качелях! И оттого было ему так странно и весело.
Почувствовав на себе взгляд, Рукмини повернула к Траванкору смеющееся лицо. Доска качелей завершив путешествие во тьму, на миг замерла и стремглав понеслась обратно, в круг света. Траванкор увидел, как летит по воздуху Рукмини: глаза радостно сверкают, упругий ветер обтягивает стройное тело девушки.
И вдруг лента на полупрозрачном покрывале, что окутывало волосы девушки, предательски распустилась; Рукмини, не думая, приложила к груди руку — придержать, но поздно: легкий лоскут уже вспорхнул и взлетел на воздух. Покружившись немного, покрывало упало прямо у ног Траванкора. Прильнуло к нему, точно само выбрало себе нового хозяина.
Наклонившись, он поднял неожиданный подарок, сжал в руке. Улыбка сошла с его лица: нечто сильнее радости наполняло сейчас его душу. Сколько лет он знает Рукмини? Наверное, всю жизнь… Нет, не всю — всю жизнь он знает только Шлоку, — но большую часть того времени, что провел на земле, — точно. Всегда, сколько помнил себя Траванкор, Рукмини была радостью. Встречаться с ней — радость, болтать, ухаживать за лошадьми, пускаться на шалости…
Может быть, только сейчас он понял, что детство закончилось. Легкий лоскут ткани довершил то, чего не могли сделать ни тренировки, ни состязания, ни победы, ни вечные «ничьи» с Арилье. Траванкор ощутил себя мужчиной.
Медленно поднес он край покрывала к щеке, ощутил нежное прикосновение шелка.
