Андрей Акулов - Панголин. Запретная книга(СИ)
Панголин никому не рассказывал о своих способностях. Только отец Иаков знал и подталкивал его к их развитию. Он говорил, что это великий дар и не пользоваться им – великая глупость, но велел держать все в тайне. Грэм во всем слушался своего отца-наставника, но его никогда не покидало чувство обмана. Он в каждой молитве просил прощения у Мироноса за свою ложь и верил, что искреннее покаяние оберегает его.
Как-то прогуливаясь по излюбленному маршруту вокруг храма, он спросил у отца Иакова:
- Скажи мне, ведь я нарушаю закон божий. Почему меня не карает святой Миронос?
- Ты не нарушаешь закон. Я уверен, что это дар божий, а не проклятье. Ты не должен винить себя за то, что идешь его дорогой.
- В Библии Мироноса сказано, что все люди изначально греховны и должны молиться о прощении, так?
- Да… Все мы грешные. И мы должны минимум трижды в день читать спасительные молитвы. Но человеческая греховность и твой дар – разные вещи… Мне кажется, тебе надо благодарить Мироноса за свою способность.
- Тогда почему я вынужден скрывать это? - не унимался Грэм.
- Видишь ли, это очень редкий и опасный дар. Пользоваться им надо аккуратно. Ты сам знаешь: все люди, в том числе и монахи, грешны в страхе неизвестного и еще больше в зависти.
- Ведь ты веришь мне… Веришь, что это божий дар. Почему?
- Потому что он направлен на расширение возможностей человека без использования мутагенных грибов. Твой дар приносит вреда меньше, чем когда ты случайно наступаешь на жука, - священник улыбнулся.
- Спасибо, отец… А скажи, надо ли молиться о спасении души раздавленного жука? - Грэм улыбнулся в ответ.
- Молись, сын мой, всегда искренне. И если ты нечаянно раздавил кого-то, то помяни и его, - серьезно сказал отец Иаков.
И Грэм молился. Стоя на коленях в храме Подгора, он всегда чувствовал незримое присутствие бога в статуе Мироноса. Она возвышалась на троне мира, сверкая золотым блеском, глаза сына божьего смотрели в небеса, а вытянутая рука с открытой ладонью как бы ложилась на преклоненные головы прихожан, даруя благословение и отпуская грехи. Хор молящихся завораживал высокими нотами мелодичной песни, затягивая в глубину разносящегося по залу эха. Запахи благовоний приятно щекотали нос. Брызги отблесков свечей разлетались в золотых украшениях статуи святого и его трона. Золотые канделябры змеями извивались в причудливом танце огня. Тени на живописных рельефных стенах покорно повторяли их движения. Все кружилось и пело: ты в Доме Божьем.
Ежедневные утренние дневные и вечерние молитвы, проводимые в строго определенное время, служили скорее актом покорности, нежели реальной необходимостью. Распевая коротенькие песни во славу бога, Грэм ощущал только чувство выполненного долга по отношению к людям, а не к богу. Поэтому наедине с собой он пропускал такие молитвы и не чувствовал угрызения совести перед всевышним, предпочитая молиться по зову сердца, а не по времени.
В лесу все происходило по-другому. Хор лесных певцов гипнотизировал стройной какофонией. Свист, трель, щелканье, крик, стрекот и неописуемое богатство различных мелодий сливалось в единую песнь природы. Откликаясь на ее зов, Грэм улетал в глубину этого шума, забывая произносить заученные неоднократными повторениями слова.
Панголин вышел из оцепенения. Встал, растирая затекшие ноги – надо спешить.
Дул легкий теплый ветерок, и охотник уверенно зашагал на восток, придерживаясь насколько это возможно прямого направления и не подходя близко к тракту. Несколько раз переходил старые муравьиные тропы, до песка вытоптанные сотнями когтистых лапок. Слышал рев великана в стороне дороги. Эти вечно голодные муталюды научились пастись возле большаков. Раньше они часто нападали на обозы. Теперь же караванщики специально возят с собой какую-нибудь еду, бросая ее, как только завидят людоеда. Но все же чаще в сторону гигантских попрошаек летят огромные болты со станинных арбалетов, стрелы и копья солдат. Ходить же в одиночку всегда было опасно.
Пробираясь сквозь чащу панголин сорвал несколько молодых побегов капустника и пучок мучной травы. Скрутил их тонкой лианой и подвесил к поясу. В широкий лист набрал ягод.
Когда солнце коснулось горизонта, он уже сидел на раскидистой ветке старого дуба и болтал ногами, с наслаждением жуя белые пресные стебли вприкуску с кисло-сладкими ягодами.
Если корешки мучной травы высушить, размолоть в муку и испечь лепешки, то их легко можно принять за ржаные. В сыром виде они тоже съедобны.
Вскоре совсем стемнело. Затихший вечером лес плавно пробуждался к ночной жизни: отрывисто закричал горбонос, вдалеке завыли волки, совсем рядом кто-то сухо тявкнул, и послышались мягкие шаги. Чуть поодаль звонко хрустнуло.
На землю до утра Грэм не спускался. Сытно поужинав, он привязал себя лианой к ветке и под уханье филина постарался заснуть…
Если кто-нибудь хоть раз в жизни спал на дереве, то он знает, что назвать сном это чувство ожидания рассвета невозможно. Через несколько дней, как показалось измученному панголину, небо посветлело. Ночной лес смолк, чтобы вскоре заново проснуться дневным многообразием голосов.
Размяв затекшие конечности, охотник спрыгнул, провел руками по густому ковру травы и умылся.
- Спасибо Господи за то, что снова вижу свет твой!
Он перекрестился и побежал, постепенно согреваясь и наполняясь энергией нового дня.
Чем дальше Грэм уходил в лес, тем глубже погружался в воспоминания последнего месяца. Всплывали картины прощания с отцом Иаковом, дорога до Мирограда, полная энтузиазма и надежд, арест, тюрьма, побег. Сейчас казалось, что решиться на побег было полным безумием.
«Трус!.. Испугался за свою шкуру!» Он бежал все быстрее и быстрее, стараясь удрать от ненавистных мыслей.
Прежняя жизнь ушла, кровью вылетев из горла охранника. Туманное будущее представлялось в вечных скитаниях по лесам. Теперь его будут искать и чистильщики, и наемники, и церковные охотники за головами, да что там говорить, любой крестьянин задумает пришибить палкой за награду.
Он стал изгоем, коих великое множество околачивается по лесам. Они собираются в разбойничьи стаи, становятся отшельниками, живя вблизи грибниц, уходят за горы в неизведанные земли, селятся в развалинах проклятых городов. Но рано или поздно их кости все равно зарастают мхом в канавах, обглоданные и разбросанные дикими зверями, или белеют вперемешку с другими вокруг логова людоеда.
«За награду, как за разбойника, бандита! Ведь я и есть разбойник – убийца!.. Прости Господи грехи мои, верю, что твоя воля ведет меня. Прости, что не увидел я праведного пути и совершил непоправимое… А что скажет отец Иаков? Как я буду смотреть ему в глаза?..»
