Дэн Ченслор - Разрушенное святилище
Конану не понравилось, что правитель заставил его чувствовать себя виноватым. Да, Ортегиан явно умел играть чувствами людей, словно умелый музыкант на арфе, — не удивительно, что ему удалось стать Трибуном.
Правитель тихо кивнул.
— Рад, что ты это понимаешь, — сказал он. — По-твоему, народ ошибся?
Конан посмотрел в распахнутый глаз Ортегиана.
— Боюсь, что да, — отвечал он.
Крохотные ручки карлика, похожие на младенческие, сошлись на груди.
— Мне приятно, что и здесь мы с тобой сходимся, Конан, — произнес он.
Киммериец приподнял одну бровь.
— По-твоему, Фогаррид был бы лучшим правителем, чем ты?
Трибун медленно опустился в кресло.
— Конечно, — тихо ответил он.
— Тогда почему ты сам пошел на выборы?
Карла печально улыбнулся.
— Мало кто может это понять, — произнес он. — Но, уверен, что ты поймешь.
Конан нахмурился.
Он привык смотреть в лицо и смерти, и неизвестности. Но в этот момент ему почудилось, что острый глаз Трибуна вывернул его наизнанку и увидел все, что киммериец бережно хранил в душе.
Люди обычно видели в нем лишь высокого, мускулистого варвара, и не могли допустить мысли, что природа, так щедро оделившая этого человека силой, — могла подарить ему хоть капельку ума.
Нет, им казалось, будто перед ними всего лишь дикарь, тупая груда мускулов, которую и в повозку-то запрячь нельзя, ибо по скудоумию обязательно свалится в канаву.
Наверное, только самые близкие друзья знали настоящего Конана — умного, проницательного, хорошо знающего людей.
В юности он не зря считался лучшим вором. Шадизара — а в этом ремесле нельзя преуспеть с помощью грубой силы. Здесь нужны ум, хитрость и самые разные навыки — от умения вскрыть сложный замок до знания зодчества и мебельного ремесла, ибо как иначе найти тайники с сокровищами.
Конан также хорошо разбирался в искусстве, истории и драгоценных камнях — грош цена вору, который не знает стоимости украденного. Иными словами, за внешностью варвара скрывался целый свод таких знаний о Хайбории, о которых даже мечтать не мог иной мудрец-книжник.
И все же для прохожих на улице киммериец оставался всего лишь неотесанной дубиной, который и штаны-то надел не наизнанку по чистой случайности.
То, что Ортегиан вдруг увидел Конана настоящего, не понравилось киммерийцу и насторожило его. Он давно привык к надежному щиту, которым для него служила внешность.
— Ты спрашиваешь себя, почему я так высоко оценил тебя, — продолжал Трибун, и вновь Конана охватило неприятное чувство, что собеседник читает его мысли. — Ведь мы видим друг друга впервые… Тот, вчерашний вечер, когда я выскакивал, как демон из преисподней Зандры, на потеху гостям, — конечно, не в счет…
— Твое мнение для меня лестно, — отвечал Конан.
— …Однако ни капли лести в нем нет, — подхватил Ортегиан. — Видишь ли, ты варвар. А оценить ум варвара можно по тому, как он относится к цивилизации.
Киммерийцу стало интересно.
— Мы, дети городов, получаем от рождения два драгоценных дара, — пояснил Трибун. — Это цивилизация и культура. Первое — наши арены для гладиаторских боев, могущественная магия, дороги, система водопровода, иными словами все, что делает нашу жизнь лучше…
Он улыбнулся, предлагая киммерийцу продолжить.
— А культура — то, что совершенствует не нашу жизнь, а нашу душу? — подсказал Конан.
— Ты прав. Когда варвар сталкивается с цивилизацией — она его уничтожает. Этот плод слишком сладок, чтобы от него отказаться, но он губителен для тех, чья — как ты выразился, «душа», — недостаточно крепка…
Серебряный колокольчик зазвонил над столок Трибуна.
Остался от моего предшественника, — пояснил тот, нимало не смутившись. — Мне предлагали убрать эту безделушку, вроде бы правителю не пристало иметь подобное в своей комнате. Но я нашел ее чрезвычайно удобной…
Ортегиан развел руками.
— Боюсь, нам придется прерваться. Тебя уже с нетерпением ждет Гроциус. А наш разговор мы сможем продолжить в другое время…
— Значит, Ортегиан все-таки уговорил тебя остаться с нами, — заметил чародей.
Он говорил так, словно Конана пригласили в летний день прокататься верхом.
Корделия, только зашла в покои волшебника, снова раскинулась на диване, — словно позировала придворному живописцу.
Девушка как-то рассказывала киммерийцу, что однажды ее пригласили для этой цели в замок правителя Офира. К несчастью, всякий раз, когда аквилонка скидывала одежду, у нее и художника находилось гораздо более интересное занятие.
Корделия рассказывала об этом, естественно, намеками, по-девичьи смущаясь и краснея, — ибо в каждой женщине мирно уживаются два вроде бы противоречивых стремления, слыть целомудренной и быть порочной. Конан понимал ее недомолвки только через раз, поэтому так и не смог понять — с кем в конце концов застала девушка своего избранника, с рабыней нобиля или же с ним самим.
Спросить киммериец так и не решился. Она была уверена, что в ее истории все совершенно понятно.
Так и случилось, что ценители искусства остались без портрета, а сам художник — или без головы, или без другой, не менее важной части тела. Конан этого тоже не понял, но на этот раз потому, что к концу рассказа задремал.
В любом случае, в тот раз в Офире Корделия научилась принимать самые красочные позы — то на усыпанном подушками ложе, то на ковре, то на шкуре дикого зверя, — и не упускала случая блеснуть этим талантом, Конан еще не встречал мужчину, который оказался бы против.
Маг, хотя гости не успели пробыть у него и пары терций, уже успел предложить аквилонке изысканного вина, разлить его по бокалам — про Конана он впопыхах забыл, — и подать девушке кусочек сладкой фуйаджеры, сообщив, что этот фрукт очень полезен для сердца, в котором, как известно, сосредоточены мыслительные способности человека.
Корделия отведала фуйаджеры, поблагодарила — при этом переврала название плода в четырех местах, превратив его в совершенно непечатное слово, — и томно переложила стройные ноги, что делала всегда, если на нее смотрели ценители прекрасного.
Киммериец напомнил Гроциусу.
— Ты хотел поговорить с нами о курсаитах?
— И правда, Конан, — отвечал Гроциус. — Знали бы вы, оба, как я рад, что вы теперь с нами.
Естественно, он забыл, что уже это говорил.
Конан мог бы поклясться, что в разговоре с другими людьми чародей не раз пожалуется на то, что ему навязали глупого варвара, который даже своего имени написать не сможет, если в нем больше одной буквы.
