Юрий Никитин - Мрак
И сейчас запахи точно подсказывали кто сейчас и где. Он без помех спустился на два поверха ниже, затаился в нише, заслышав шаги. Двое слуг тащились, будто шли на казнь. Один тер кулаками глаза, явно только что разбудили, другой зевал с таким жутким завыванием, что Мрак едва удержался, чтобы не завыть в ответ.
— Хороший был стол, — сказал один, — да гости что-то жрут мало. А уж пьют совсем чуть-чуть.
— Думаешь, прямо сегодня и случится?
— Да, у нас уже и стража разбежалась. Всех можно взять голыми руками. Только два-три воеводы хранят верность, да с полдюжины стражей, что пьянствуют с Ховрахом.
— Ну, Ховраху море по колено. Не просыхает! Вряд ли понимает, что творится. А что на пиру мало едят да пьют, так это завтра же один Ховрах все смолотит и еще спросит: нет ли чего на обед?
— Ох, этот Ховрах, — сказал первый с отвращением. — Это еще тот гусь! Недавно я его застукал... Где бы ты думал? У себя дома! С моей женой.
— Ну-ну, — подбодрил второй.
— Захожу, а он сидит с нею за столом. Глаза у обоих хитрые-хитрые. А я и сам не последний дурак, сразу все понял. Не вытирая ноги, бросился к полкам... Так и есть! Мой кувшин вина вылакали досуха!
— Да, это еще тот гусь.
Мрак выскользнул из тайника, не дожидаясь когда их шаги затихнут. Он шел, принюхиваясь, когда сбоку из прохода показался толстый дружинник. Он был навеселе, пошатывался, обеими руками прижимал к груди кувшин. В кувшине булькало, острый нос Мрака уловил аромат неплохого вина. Половину лица дружинника занимали длинные усы, падающие на грудь. Вид у воина был устрашающий. Круглое багровое лицо, лоб рассекает страшный шрам, настолько глубокий, что белеет кость, шрам развалил бровь надвое и опустился на скулу, где тоже виднелась кость.
Воин сказал сурово:
— Клянусь этим шрамом, что остался от меча несокрушимого Громобоя... А-а, волчок!.. Волчик... волчашка... Тю-тю-тю, лапочка!.. Хошь хлебнуть?
От него веяло дружелюбием, он был в состоянии любить и обнимать весь мир. Глаза смотрели навыкате, рожа красная как натертая корой, даже усы казались веселыми. Он был явно единственным человеком, которого не тревожила своя судьба завтра.
Мрак отказался хлебнуть, тогда воин, высвободив одну руку, бесстрашно потрепал волка по холке, почесал за ухом, предложил в приливе пьяного дружелюбия:
— Пойдем на кухню?.. Туда надо знать дорогу. Меня зовут Ховрах. Меня все здесь боятся!
Заинтересованный, Мрак потрусил следом. Кухня была на первом поверхе, даже в полуподвале, огромном и дымном, полном сладких запахов жареного мяса, душистых похлебок, разваренной рыбы. Повара и стряпухи суетились у огромных котлов, гостей понаехало — попробуй не прокормить, отроки бегом таскали вязанки дров, совали под котлы.
Ховрах с порога заорал весело:
— Пришла радость — отворяй ворота!.. Это я, ваша радость, со своим новым другом!
Повар, огромный мужик еще толще Ховраха, в страхе дернулся:
— Это ты, радость? Да ты как чума на наши головы!.. Когда появляешься на минутку, мясо исчезает даже из кипящих котлов.
— Жадничать нехорошо, — укорил Ховрах.
— Хоть и жадничаю, зато от чистого сердца, — сердито отрезал повар.
Ховрах ласково погрозил пальцем:
— Еще раз селезнем хрюкнешь, бивни под стол сложишь. Почему ты такой грубый? С дуба рухнул? А внизу еще и змея укусила?.. Ты лучше готовь лучше. Из-за тебя может погибнуть большое количество жертв.
Повар опасливо отступил с дороги, давая путь волку:
— Тут вам не здесь, — проблеял он, волк как раз медленно проходил мимо его ноги, остановился почесаться. — Или вы прекратите, или одно из двух... Это вам чревато боком!
— Как прекрасен этот мир, посмотри! — возопил Ховрах, он пошел вдоль рядом, принюхиваясь, нос еще задергался в вожделении. — Я ведь даю вам возможность посмотреть на мое великолепие, пообщаться со мной.. м-м...
Свободная рука ухватила ломоть мяса прямо со сковородки, а когда завидел другой, побольше, сунул было кувшин Мраку, перекосился от жалости:
— Эх, не удержишь... Ну, хоть посторожи! А то народ здесь больно ненадежный.
Он сунул Мраку мясо в пасть, сам ухватил ломоть покрупнее. Повара и стряпухи смотрели с бессильной яростью, а те, что помоложе, хихикали и строили ему глазки. Одна пышная девка осмелилась погладить Мрака, шепнула:
— Ешь, ешь... Приходи вечером... с Ховрахом.
Мрак с удовольствием сожрал мясо, а Ховрах прошелся между котлами. Мужиков гулко хлопал по спине, гоготал зычно, баб щупал и хватал за грудь, шлепал по задницам, вслед за ним катился вал смеха, визга, шуток, воплей, а когда вернулся к Мраку, он держал обеими руками корзинку, доверху наполненную мясом, рыбой и сыром.
— Еще не выпил? — удивился он. — Ты настоящий друг!.. А то стоит отвернуться, как тебе подают пустой кувшин и уверяют, что там отродясь только дохлые мухи.
Мрак потрусил с ним из кухни. Ховрах с великой бережностью отнес свои припасы в дальнюю каморку, забитую старой мебелью, мешками с тряпьем.
— Здесь я обитаю, — объявил он гордо. — Я настоящий воин, не жел-л-лаю спать с грубым мужичьем. Хоть и зовутся дружинниками! Не всяк, кто носит меч — мужчина. Угощайся мясом, там есть и сахарная кость... А рыбу не трожь, там острые кости, горло наколешь.
Он припал к кувшину. Мрак с великим удовольствием сожрал другой ломоть. Что-то тревожило волчье сознание, пока не уловил, что от дальней стены, где мешки с тряпками до потолка, словно бы веет прохладой. Человеку не ощутить, но волчье обоняние подсказывает, что надо проверить каменные глыбы. Похоже, нижний поверх дворца весь источен подземными ходами, как пень короедами.
Ховрах ел за троих, пил за пятерых, бахвалился за всю дружину. Осушив половину кувшина, он начал петь. Мрак крепился, но душа не выдержала, он поднял морду и завыл во весь голос. Так они и пели, давая душам простор, освобождение, которое достигается только в душевной искренней песне.
Слезы выступили на глазах растроганного Ховраха. Обнимая волка, всхлипнул:
— Как здорово!.. Когда человек поет, он соприкасается с богами. Он становится другим, лучшим. Когда человек поет во весь голос, он не способен украсть или зарезать втихую. Верно?
— У-у-у-у-у, — ответил Мрак искренне.
— Кто умеет петь, тот умеет и пить. Верно? Вся жизнь — ложь, только песня — правда. Это песней коня не накормишь, а человека — можно!.. Как вот сейчас, — он придвинул к себе корзинку, сказал вдохновенно. — Разве это я пою? Я что, я молчу и соплю в две дырочки. Это душа моя поет и каркает во весь голос!
— У-у-у-у, — подтвердил Мрак.
— А когда пою я, то вообще все вокруг становятся добрее.
— У-у-у-у. — подтвердил Мрак с энтузиазмом. Все нравилось в этой захламленной, но странно уютной каморке. Они расположились прямо на полу, на расстеленной толстой тряпке, бывшей когда-то ковром, мясо и рыба в корзинке свежие, запах от сыра просто одуряющий. Удивительно, что на аромат не сбежался народ, роняя слюни, со всего замка.
