Виктория Угрюмова - Белый Паяц
– Гармост и падре Бардонеро сейчас должны идти к командиру Картахалю. А это такое обстоятельство… Словом, все неприятности в их жизни связаны с ним.
* * *В своем стремлении к празднику королевский дворец отличался от остального города разве только тем, что кушанья и напитки тут были изысканнее, наряды – роскошнее, подарки – богаче, а развлечения – утонченнее.
Повсюду стояли красные и черные чаши с диковинными фруктами – подношение послов соседних государств. Тонкостенные стеклянные вазы в золотой паутине оплетки были полны цветов неземной красоты. Время от времени помощники церемониймейстера проходили среди гостей с ларцами, в которых грудами были навалены жемчуга и каменья – халцедоны, хризолиты, янтарь, хризопразы и гранаты, – и раздавали подарки от хозяина бала, его величества короля.
Дамы и кавалеры, прячась за вычурными масками, пытались отыскать новую нежную привязанность – на эту долгую праздничную ночь, а если повезет, то и на дольше.
На мозаичном полу тронного зала кружились десятки красивых пар, исполняя фигуры сложного танца. Огромное помещение, освещенное тремя люстрами по тысяче свечей каждая и несколькими сотнями светильников, сверкало и искрилось так, будто тут выставили на обозрение публики все драгоценности королевской сокровищницы.
Услужливые пажи носили за своими господами шлейфы, плащи и накидки. Безмолвные вездесущие слуги в черно-красно-белых одеяниях предлагали прохладительные напитки, засахаренные фрукты и взбитый крем в серебряных вазочках в форме морских раковин.
Падре Берголомо протянул руку к подносу, взял угощение и принялся уплетать его, по-детски не скрывая своего удовольствия. Он очень любил это воздушное, легкое, как морская пена, кушанье золотисто-зеленого цвета и всегда пользовался случаем, чтобы отведать его, попадая во дворец. Он подмигнул Керберону, и тот решительным движением отобрал поднос с вожделенными вазочками у невозмутимого слуги.
Разумеется, этикет предписывал телохранителю остаться за дверями тронного зала, но его величество давно уже запретил страже пытаться остановить Керберона. Во-первых, это огорчает падре Берголомо, а во-вторых, охрана будет целее.
В свое время короля очень расстроила та легкость, с какой спутник логофета разбросал его воинов, но Фрагг Монтекассино тогда утешил его, сказав, что стражники в плюмажах и надраенных до блеска доспехах в любом дворце стоят только для того, чтобы скрыть изъяны в обстановке, заслонить пятна на шпалерах либо дыры в стенах, – то есть для украшения и представительства. А защитой и охраной должны заниматься люди, которые делу этому посвятили всю свою жизнь, целиком и без остатка.
Второе вопиющее нарушение правил заключалось в том, что падре Берголомо, благословив церемониймейстера, попросил не объявлять о его приезде. Дескать, он не хочет никому мешать танцевать и веселиться, а также не прочь выпить стаканчик-другой, не привлекая особого внимания к своей скромной персоне.
О том, что глава котарбинской церкви пуще чесотки и гнуса не выносит шума, суеты, бестолковых, ни к чему не обязывающих разговоров и раболепия придворных – знали все. Тронутый милым подарком, который Бихан и Ларакалла уже держали наготове, в качестве ответной любезности и по случаю праздника, церемониймейстер согласился выполнить его просьбу. Тем более что просьба великого логофета для человека его положения является приказом.
Перед необычной маленькой процессией: впереди – великий логофет в тяжелом парадном облачении, усыпанном драгоценными камнями так густо, что они тихо стучали при каждом его шаге, и с золотым жезлом под мышкой; на шаг позади – затянутый в черную кожу Керберон, с кубком вина в одной руке и подносом с пирамидой серебряных вазочек в другой, – придворные расступались и совершали церемонные приседания и поклоны. Падре Берголомо любезно улыбался, облизывался и благословлял пеструю праздничную толпу серебряной ложечкой.
Они с Кербероном проследовали через волнующееся людское море, как два кораблика, стремящиеся в порт.
– Наконец-то ты пришел! – Великий магистр подхватил Берголомо под локоть и повлек его за собой.
Несколько очаровательных женских головок на тонких лебяжьих шейках тут же повернулись в его сторону. Дамы посылали Фраггу Монтекассино ласковые улыбки и многозначительные взгляды. А одна оказалась настолько несдержанной в чувствах, что даже призывно взмахнула веером. Однако гро-вантар остался глух к намекам, и можно с уверенностью утверждать, что для пяти или шести придворных красавиц нынешний праздник был безнадежно испорчен.
– Тише, тише, дай доесть, – придержал его логофет. – Не стану же я стонать и похрюкивать от удовольствия при его величестве. А без этого половина удовольствия пропадает.
Он замедлил и без того неспешный шаг и остановился у колонны, разглядывая толпу.
– О! Стервятники уже здесь.
– Еще бы. Без их участия в этой стране не случается ни одной неприятности. А если неприятности не случаются сами по себе, то они их устраивают, – пробормотал великий магистр.
Речь шла о зиккенгенских принцах – трех герцогах Атри: Хильдебранде, Гидеоне, Кавендере – и их матушке, вдовствующей герцогине Эдессе, снискавшей себе репутацию жестокой, опасной, мстительной стервы. При королевском дворе, где щепетильных и высокоморальных людей нужно было искать днем с огнем, подобная характеристика значила многое.
* * *Десять веков минуло с той поры, как хоттогайтская династия Альгаррода воцарилась на троне Охриды, но Эдесса Атри воспринимала это событие исключительно как личное оскорбление. Впрочем, приблизительно так же она воспринимала и весь мир.
Эта маленькая рыжеволосая женщина, с крупным острым носом, чувственным ртом и огромными светлыми глазами, производила впечатление хрупкости и беззащитности. И немало мужчин погубили свою карьеру, судьбу, а то и вовсе лишились жизни, пытаясь оградить ее от бед и горестей. Они не понимали, даже поднимаясь на эшафот, что она сама и была главной бедой.
Зиккенгенская принцесса презирала людей и считала их глупым, никчемным сбродом. Впрочем, это обстоятельство нисколько не мешало ей окружать себя стайкой советников, которые приобретали влияние и выходили из фавора с той же частотой, с какой менялось ее настроение. К их советам она не прислушивалась, но настойчиво рекомендовала слушать другим.
Она гордилась своим классическим образованием и любила посидеть в библиотеке со старинным фолиантом в руках. Вдумчивое чтение ей претило, и потому она просто исчеркивала страницы редчайших книг, за которые продали бы Абарбанелю душу истинные ценители, бессмысленными пометками. Ей не столько нравилось вносить свою посильную лепту в труды великих, сколько создавать такое впечатление.
