Майкл Мэнсон - Ристалища Хаббы
Конан помчался по ручью, разбрызгивая воду подошвами сапог. Он бежал быстро, но и овраг был длинен; кончался же он у озерца, из которого вытекал ручей. За этим крохотным водоемом стояли три пологих холма, и, взобравшись на вершину среднего, киммериец сразу увидел Сайга. Тот неторопливо ехал на восток, а с крупа жеребца свисала тушка довольно крупной газели. Конан, ускорив шаги, помчался вдогонку.
В ту ночь они спали спокойно. Дым пожарища, воды ручья и клочья оленьей шкуры, которыми киммериец обернул лошадиные копыта и свои сапоги, должны были задержать собак. Трюк со шкурами Конан помнил еще с тех времен, когда довелось ему странствовать в пиктских лесах, у Черной реки, в дебрях Конаджохары. Там он многому научился! Конечно, пикты – дикий народ, и, как сказал Сайг, не найдешь у них ни золота, ни камней, ни домов, ни городов, но есть у них кое-что подороже! Пикты были великими следопытами, великими мастерами таиться и прятаться где угодно – в чащобе джунглей, на вересковой пустоши, в подах лесных рек или среди скал на морском берегу. Чутьем они не уступали собачьему племени, и было им известно великое множество хитростей – как настигнуть дичь, как спрятаться самому, как сбить погоню со следа. И теперь, сидя у костра в гирканской степи, Конан пытался вспомнить все их охотничьи и воинские уловки.
Размышлял он и о мунганах, степных кочевниках, с коими встречался не раз. У мунган имелись свои приемы, и один из них был уже использован – засада в кустарнике или в высокой траве. Но эта хитрость вовсе не исчерпывала всего мунганского коварства. Они умели находить места с медоносными травами, где гнездились маленькие злые пчелы; всякий зверь или человек, нарушивший их покой, был обречен на верную гибель. Еще одна уловка заключалась в том, чтобы заманить преследователей на поле, покрытое сурчиными норами. Там пустившиеся в галоп скакуны ломали ноги, всадники летели с седел, и мунганам оставалось лишь расстреливать их да резать своими кривыми саблями. Умели они и копать ловчие ямы, искусно прикрытые травой, и настораживать самострелы да капканы, и портить воду в род-никах, и пускать навстречу врагу степные пожары – не такие, как устроенный Конаном, а настоящий вал огня, что катился по равнине, уничтожая все живое. Последняя уловка особенно привлекала киммерийца, но для ее успеха надо было выбрать подходящее время и место.
Сигвар, лежавший по другую сторону костра, вдруг пошевелился, сел и начал выбирать из бороды колючки. Его обнаженные мощные руки были покрыты царапинами, на левом предплечье розовела полоска шрама – след давнего похода не то в Гандерланд, не то в Бритунию. Закончив с бородой, асир почесал грудь и спросил:
– О чем задумался, приятель? Считаешь, скольким жабам мы повыдергаем завтра ноги?
– Свои бы унести, – Конан, очнувшись от дум, вспомнил о ране компаньона. – Твоя-то как?
– А что моя? Пока не отвалилась, – ухмыльнувшись, Сайг содрал заскорузлую тряпку и осмотрел голень. – Не мешало б брандом промыть… треть кувшина на рану, остальное – внутрь… как советовали хаббатейские лекаря… – Его крепкие белые зубы вновь сверкнули в усмешке. – Вот скажи мне, медвежье брюхо: как такой поганый народишко, вроде хаббатейцев, додумался делать бранд? Или варить барана в молоке? Ведь коли и есть у них чего хорошего, так только выпивка и жратва!
– Слышал я от купцов, от тех двух ублюдков, что продали меня в рабство, будто хаббатейцы – древнее племя, и пришли в южный Вилайет из Вендии, – сказал Конан.
– Ну и что?
– А то, что в Вендии владеют всякими тайными искусствами и навыдумывали такое, о чем ни в Аквилонии, ни в Заморе, ни в Туране, ни даже в Стигии ведать не ведают. Да что говорить! В Вендии едят соловьев в меду, ездят на зверях с двумя хвостами, а крыши там сплошь из серебра!
– Не-е… – протянул Сайг, – не обманешь, киммерийский хитрюга… Крыши из серебра – то в Кхитае! – Он смолк, а потом едва ли не с робостью попросил: – Расскажи-ка мне о Наставнике, да о божеской силе, коей он наделяет смертных. Про молнии и обеты, про слуг Митры и злых колдунов, про демонов с того острова, где твой приятель воевал с огнем, и про Шандарат, где разводят этих самых мастафов…
– Да ты уж все слышал не один раз, – сказал Конан.
– Ну, тогда расскажи про Дамаст, в который мы идем! Что за город, хороши ли там девки и вино, каких богов почитают в его стенах, как в нем казнят и как жалуют!
– Большой город, богатый, не меньше и не бедней Хаббы. Весь он застроен башнями, а башни те идут вверх ступенями, и на каждом уступе – сад, либо изваяния богов, или каменные львы с крылами… В наибольшей из башен обитает дуон, владыка Дамаста, а рядом – башни для его женщин, его ближних сановников и слуг. И в стенах городских тоже башни – для стражи и солдат, для колесничного войска и для…
– Э! – прервал киммерийца Сайг. – Выходит, и я буду жить в башне с крылатыми львами? Неплохо! Лучше, чем в занюханной дыре с решетками на окнах, порази меня Имир!
Конан, кивнув, продолжал:
– К воинам своим дуон щедр. На плети не скупится, но за верную службу и храбрость награждает золотом и серебром, а может и усадьбу пожаловать… Провинности карает строго, и есть у него три казни: разрывают преступника конями, либо бросают в яму с ядовитыми пауками и змеями, либо подвешивают на крюк за ребро. Но тебе, я думаю, те казни не грозят. Коня ты сам разорвешь, пауки да змеи разбегутся, завидев твою разбойную рожу, а крюк тебе и шкуры не проколет.
Сигвар, слушавший Конана с жадным вниманием, самодовольно усмехнулся. В варварской его душе жестокость уживалась с любопытством, природная хитрость – с полудетской наивностью, недоверчивость – с тягой к чудесам, невероятным приключениям и опасным авантюрам. Верно он говорил: они с Конаном были два сапога пара. Что с того, что один сапог был выкроен в Киммерии, а другой – в Асгарде? Кожа-то оказалась одного сорта – то ли от непоседливого козла, то ли от дикого быка, коему не сидится на месте.
Скакун, щипавший траву неподалеку, тревожно зафыркал, и Конан поднялся, прихватив головню из костра. Но все было тихо; ни топота копыт, ни людских голосов, ни звона доспехов не слышалось в степи. Только где-то во тьме протяжно и тоскливо взвыл волк.
Когда Конан, успокоив жеребца, вернулся к костру, асир уже спал. На лице его расплывалась довольная улыбка; может, он видел ступенчатые башни с крылатыми львами, может, мчался на быстрой колеснице по улицам Дамаста, а может любовался тем, как какого-то злодея подвешивают на крюке, Конан опустился рядом, положил под правую руку лук, под левую – колчан со стрелами, и, прикрыв глаза, погрузился в чуткую дремоту. Но снились ему не Дамаст и не покинутая прошлой ночью Хабба, а жгучий блеск песка да темневший за пустыней горный хребет, бесплодный склон вулкана да полоска зелени на нем, будто нарисованная гигантской кистью. Она все приближалась и приближалась, пока в лицо киммерийцу не пахнуло прохладой, пока губы его не ощутили вкус влаги, а над головой не зашумели кроны вековых деревьев. И под одним из них, терпеливо поджидая нового ученика, сидел старец с неулыбчивым грозным ликом и взором орла.
