Александр Ермаков - Явление Зверя
Оголодавшая Гильда накинулась было жадно на это сказочное явство, но глядя как неторопливо, с достоинством вкушает витязь, опомнилась, приосанилася и стала вести себя, как подобает дочери сенешаля. Дивилась она аккуратности и благородным манерам Сигмонда — не так харчаться простые ратники, да и многим высокородным лордам до него далеко было. Он и не чавкал, не присербывал, рукавом рта не вытирал, ложкой по миске не елозил и о зубы ею не стучал, не икал, не отрыгивал, костей не то, что на стол, даже на пол не сплевывал, приказал специальную миску подать, в нее все складывал. Так чинно откушивал, словно не в деревенской, захудалой корчме сидит, а за одним столом с самим королем. И ничего напускного, показушного в том не замечалось, видно по-другому и не умелось ему, и не мыслилось иначе.
Предложил хозяин пенной и пива к ней. Сигмонд велел принести для пробы, пригубил того и другого и отослал назад, на этот раз, ничего Гильде не предложив, и заказал изумленному трактирщику принесть молока. У того не укладывалось в голове, как пес войны может кружке доброго эля предпочесть такое питье. Хоть и боялся какого-то подвоха, но поспешил заказ исполнять. Такой продукт среди подаваемых напитков не числился, пришлось взять из своих, домашних запасов, на всякий случай и кислого и сладкого. Вот это чудному постояльцу пришлось по вкусу, похвалил попробовав. Гильда же сильно не удивлялась странной прихоти витязя, многое делал он не так, как другие. Была даже довольна таким выбором из соображений женских, во всех мирах, с испокон веку, одинаковых.
Хозяин, бдя о своей физиономии, истово гостям прислуживал, и только расправились те с первым блюдом, как подал им на стол колбасок, копченых на вишенном дереве, с чесночком и другими приправами. Колбаски эти были на огне разогреты, так, что кожица их поджарилась, разрумянилась, полопалась и через эти трещинки просачивался расплавленный жирок и оттго нежно отсвечивали они огонь свечей. К ним миска была на стол выставлена и лежали в ней и огурцы соленые и капуста кислая и квашенные яблоки.
Покуда путники колбаски кушали, огурцами похрустывали, изготовилось главное блюдо. Ведь кроме петуха, зарезала Роха двух откормленных уток. С одной сама хозяйская жена аккуратно кожу сняла, только окорочка и крылышки не тронула, мясо с костей посрезала и с этой и с другой утки, мелко порезала и слегка на сковородке в утином же жиру обжарила. Потом перемешала с гречневой кашей и набила вовнутрь снятой шкурки, не забыв в середину положить сырые нежные птичьи печени, чтоб запеклись там. Зашила все разрезы жилами и поставила тушку в специальном чугунке в жаркую печь. Потому хозяин гостей колбасками развлекал, чтобы успело это блюдо приготовиться и подал его прямо с пылу-жару.
Под конец трапезы, когда ели яблочный пирог, молоком запивая, поведала Гильда свою историю, как дома жила, что потом вынести пришлось, о чем сегодня в ночи у костра думалось. Слушал Сигмонд внимательно, молча, как обыкновенно, только плохим, пустым, стал его взгляд, да заходили желваки на скулах. Счастье Гильдиным обидчикам, что далеко они сейчас, ничего хорошего такой взгляд витязя не сулил им, это Гильда уже хорошо знала.
Когда покончили путники со всеми блюдами и начали из— за стола вставать, хозяин самолично пошел дорогих гостей провожать в их покои. Там поинтересовался, все-ли в опочивальне хорошо, не надобно ли чего и пожелав доброй ночи, задком ретировался, поклонясь. Понял, что не только кулаками силен этот витязь, остановились у него на постой люди высокородные и надлежит ему с ними вести подобающим их сану образом.
Хоть и неказисты покои, да уютны и опрятны показались Гильде после грязи походной бивуачной. Сладостно было чистым, сытым телом лечь в белую постель, забывать уж стала Гильда, что такое бывает. Благодать.
Сигмонд же равнодушно огляделся, эти палаты явно уступали пентхаузу в «Хилтоне», где приходилось ему останавливаться, как того требовало его положение наследного принца великой империи Мондуэлов. Разделся, лег навзничь, руки за голову заложив, и уснул сразу, за день этот длинный утомившись. Восхищенно смотрела Гильда на спящего богатыря, своего витязя Сигмонда. Да, мало какой воин за год, да что там, за всю жизнь стольких врагов поразил, как довелось сегодня Сигмонду. Другой ходил бы руки в боки, подвигами своими похвалялся. Но не таков витязь чузеземный.
То, что был он из краев далеких, незнакомых, сразу было видно и по платью и по речи не здешней, по обхождению, по боевому его мастерству, конечно, и по тысяче других мелочей. Но и ясно стало Гильде, что не простым воином был Сигмонд в своих далеких краях. Природная непоказная властность, пренебрежение деньгами, гордость его, говорили о высокородном происхождении. Даже не просто высокородном, был витязь у себя на родине сеньером владетельным — герцогом, а может и повыше, крови королевской. Что то тебя, витязь, в наши края злые да кровавые, междуусобными распрями раздираемые, пожарами закопченные, конями повытоптанные занесло из родного дома? Беда ли там какая с тобою приключилась, горе ли? Молчишь, витязь, ничего о себе не рассказываешь. Да и то верно, не ее, гильдиного, ума это дело. А дело ее служить витязю верой и правдой, чтоб не знал он недостатка и лишений во всем, что сделать она сможет. В неоплатном долгу перед тобою, за ласку твою, за избавление от ненавистного Мырлока.
В глубине души, боясь не обманывает ли себя, не принимает ли пустое совпадение за желанное, догадывалась Гильда, что не все так просто в том лесу у костра приключилось. Был какой-то тайный смысл в поступках Сигмондовых, с умыслом звенел он кошелем перед сном. И не малую роль сыграли в этом и грязные россказни Мырлоковы и она, Гильда. Хитроумную сеть незаметно сплел витязь, а Мырлок по подлой своей жадности и попал в нее. Как и есть, одно слово Крысий Хвост надумал, башка стоеросовая, на поживу позарившись, своего благодетеля в ночи сонного зарезать. Вот и уплыла дурная голова окуням на поживу. Погрызут ее речные сыроядцы, погрызут, а на кости наткнутся — выплюнут.
Задула Гильда свечку, тихонько, чтоб Сигмондов сон не потревожить, к нему пододвинулась, под его боком свернулась калачиком, к дыханью ровному прислушивалась. И сквозь подступающий сон марилось ей, что глубокий резон, какая-то высшая справедливость есть в этом мире, И все беды ее, все мытарства не злокозненной судьбой причинены были, а посланы, как суровое испытание. Но, вот, одним ударом клинка обрезал Сигмонд нить ее прошлой жизни, что умышленно узловато сплели Норны под великим деревом Иггдрасиля, и начинается теперь жизнь новая, неизведанная. И зарождалось в ней счастье, какие-то чувства еще неясные, незнакомые, но светлые и радостные. Как человек, весь век в подземелье с лучиной сидевший, однообразием серости взрощенный, вдруг вышел на простор поднебесный и обомлел от картины невиданной, от красок ярких, сочных. И не в силах понять еще разумом своим все многоцветье солнечного мира, но душею к нему раскрытой, к свету устремляется.
