Дуглас Брайан - Шадизарский дервиш
и наделяет своих слуг и воинов привычной для себя внешностью.
— Но вы не… — начал было Олдвин и осекся.
Конан разразился громовым хохотом.
— Я не давал ей согласия подвергать меня чарам! Уж поверьте, меньше всего я намерен оставаться в этом оазисе. Нет, я как раз размышлял над тем, как бы нам выбраться отсюда…
Он допил вино и выбросил кувшин в окно.
— Зря вы отказались пить, дружище. С пьяным человеком лучше разговаривать на нетрезвую голову, иначе между нами не возникнет взаимопонимания…
Олдвин нервно стиснул пальцы и хрустнул ими.
— Меня не отпускает мысль о том, что мы обречены умереть в этом плену!
— Умереть или жить вечно, — добавил Конан, нарочно, чтобы посмотреть, как его приятель под прыгнет от ужаса.
Реакция Олдвина не обманула ожидания варвара.
— Как вы можете даже произносить такое! Неужели вам хочется быть погребенным в этих песках? Вас прельщает участь Эана? Два хранителя трясины — прекрасно! Будете пить под землей, обмениваться впечатлениями о былом и ожидать, пока Гуайрэ навестит вас в своем истинном облике… Заодно и выясните, каков этот истинный облик. А меня от этих радостей избавьте.
— Слушайте, вы! — внезапно крикнул Конан. И голос, и лицо киммерийца изменились. Трудно было поверить в то, что терцию назад это был веселый и пьяный человек. Теперь он выглядел совершенно трезвым, с недобрым холодным взором синих глаз. —
Молчите и слушайте, что я вам скажу. Мне безразлично, каков истинный облик этой Гуайрэ. В обличье обольстительной женщины она хороша… но не достаточно хороша, чтобы я потерял голову. Вы меня понимаете?
Олдвин настороженно кивнул.
— Отлично, — хмыкнул киммериец. — Продолжим. У Гуайрэ есть враги. Даже здесь, во дворце. Те, кто считает, будто отсюда нужно уходить. Распространить свое влияние на соседние города — а в идеале захватить весь мир, конечно. И мы никогда не узнаем, кто эти враги и как нам воспользоваться их активностью на благо себе… никогда, пока они считают меня — преданным возлюбленным Гуайрэ, а вас — моим преданным близким другом.
— К чему вы клоните? — спросил Олдвин.
— К тому, что завтра мы с вами рассоримся. Сделаем это в саду, прилюдно. Так, чтобы как можно больше народу видело нашу ссору. Можем даже подраться. Вы как, в состоянии заехать мне в физиономию?
— Я несколько ниже вас ростом, — напомнил Олдвин, — и слегка послабее.
— Ничего, я пригнусь и присяду, — обещал киммериец. — Вы должны меня обругать как-нибудь поужаснее и ударить по лицу. Я в ответ вас тоже стукну. Разобью вам нос. Это очень эффектно выглядит. Не вздумайте, кстати, на меня обидеться за это. Я заранее вас предупредил.
— Ну а дальше что? — Олдвин предпочел не развивать тему своего разбитого носа.
— Дальше… Дальше я буду по-прежнему ходить к Гуайрэ, а вы, я полагаю, скоро сделаетесь большим другом здешних тайных противников существующей власти.
— Это называется оппозиция, — сказал Олдвин. — Во всяком случае, в цивилизованном мире.
При слове «цивилизация» Конан поморщился.
— Одно хорошо в здешней пустыне, — заметил он, — никакой цивилизации в вашем понимании здесь не сыщешь.
— А интриги, подлости, тайные заговоры и прочие удовольствия? — возразил Олдвин. — Это яркие признаки цивилизованности.
— Не согласен, — отрезал Конан. — Вы никогда не жили в Черных Королевствах. Вы даже представить себе не можете, какие жуткие интриги плетут те, кого вы назвали бы «голозадыми дикарями»! Положим, в племени шаман и вождь не поладили… Как вы думаете, что начнется?
— Война? — пожал плечами Олдвин.
— Начнутся интриги, — сказал Конан. — Ладно, хватит об этом. Завтра мы ссоримся. Далее вы сводите дружбу со здешней оппозицией. Общаться будем тайком. Я должен знать все, что они затевают. Вам ясно?
— Мне ясно все, кроме одного, самого главного: как мы выберемся отсюда? — сказал Олдвин.
— Через пару дней будет ясно, — сказал Конан.
* * *Место для спектакля выбрал киммериец, и Олдвину ничего не оставалось, как только одобрить его выбор — и даже похвалить его вкус. В самом деле, в определенном артистизме Конану не откажешь. Участок сада, где должна была произойти его показная «ссора» с Олдвином, представлял собой нечто вроде сцены: открытая площадка, обрамленная густыми кустами, точно кулисами, причем цветы на этих кустах были ярко-красными.
— Отличный обзор со всех сторон, — говорил Конан, откровенно гордясь своей изобретательностью. — А эти красные цветы возбуждают страсти и способствуют лучшему усвоению резких сцен.
— Откуда вам это известно? — прищурился Олдвин.
— Красный цвет вообще есть цвет страсти и жизни, — ответил Конан. — Когда я пущу юшку вам из носа, вы не сможете со мной не согласиться.
Олдвин не ответил.
Конан насмешливо хмыкнул.
— Как я вижу, вас напрягают мои рассуждения на эти темы?
— Да, — сказал Олдвин угрюмо. — В конце концов, речь идет о моем носе!
— Я знавал множество людей с переломанными носами — и большинство из них ухитрились познать счастье, пусть даже и с таким дефектом, как свернутый на сторону… — начал было Конан, но Олдвин взревел:
— Довольно!
— Хорошо, хорошо. — Киммериец пожал плечами. — Надеюсь, за нами уже наблюдают. Вы уверены, что не хотели бы остаться здесь на всю жизнь?
— Проклятье, а вы разве в этом не уверены?
— В чем? — Конан огляделся по сторонам, махнул рукой в сторону дворца, видневшегося поблизости. — Это лучшее место на земле, дорогой мой. Я никогда еще не был так счастлив, как здесь.
— Счастлив? — переспросил Олдвин, не веря собственным ушам. — Вы говорите о счастье, вы, неотесанный варвар?
— Разумеется. По-вашему, способность испытывать счастье доступна только академикам? Мне жаль разочаровывать вас, дружище, но вы заблуждаетесь. Напротив, ваши иссушенные сердца не в состоянии понять, что такое страсть к женщине.
— Счастье, с вашей точки зрения, — это удовлетворенная похоть, — с презрением бросил Олдвин. — Что ж, нечто подобное я и ожидал услышать.
— Что ж, — передразнил его Конан, — как всякий мужчина, бессильный в отношениях с женщиной, вы не в силах осознать…
— Я? — не своим голосом взвизгнул Олдвин. — Как вы меня назвали?
— Бессильным, — ответил Конан.
— Сперва ваш пятиглазый дружок именует меня «невинным», теперь вы… Вы, жалкое животное!
— Почему же сразу «жалкое»? — Красуясь, киммериец развернул плечи. — По-моему, не такое уж жалкое!
И тут Олдвин, весь трясясь от злости, подскочил и изо всех сил ударил Конана кулаком в челюсть. Удар вышел неловкий, хотя и довольно сильный. Конан присмотрелся к кипящему в негодовании приятелю, тщательно выискивая способ не покалечить его ответным ударом, и наконец осторожно тюкнул кулаком бритунца в кончик носа.
