Плохая война - Конофальский Борис

Наконец, он произнес:

– Да, господа, следует нам завтра поутру быть на въезде в мои пределы. Возьмите по три десятка людей, из тех, что потрезвее будут, чтобы завтра на заре готовы были идти.

– Это верное решение, кавалер, – одобрил Брюнхвальд. – Мы там будем, а уж они пусть сами решают, ехать к вам или нет.

Нет, Волков был на такое не согласен. Не сами господа сеньоры должны решать, не сами. И когда господа офицеры вышли, он звал к себе Максимилиана.

– Езжайте к графине.

– Письмо отвезти?

– Нет, бумаге не доверю, на словах скажете. – Он немного подумал. – Скажите, что нужно мне, чтобы граф и господа из дворянского собрания завтра были на моей границе, чтобы не я к ним ехал, а они ко мне. Если не поедут господа, просите ее уговорить мужа, хоть один пусть приедет. Да, именно. Скажите ей, что пусть даже один приедет, но будет там. Скажите ей, что хоть за бороду пусть его тащит, но чтоб был.

Максимилиан все понимал, он по тону кавалера видел, что дело серьезное, и кивал, запоминая каждое слово.

– Я все сделаю, – обещал юноша, когда Волков закончил.

– Да, кстати, Брунхильде нелегко в доме мужа, поговорите с ней, она, думаю, будет рада старому знакомцу. Скажите ей, что каждый день молюсь за нее и плод ее жду, как ничего не ждал.

– Так и сделаю, кавалер, – обещал Максимилиан.

Вечером того же дня он вернулся и сообщил:

– Госпожа графиня уговорила графа ехать. Граф при мне дал обещание быть, но не обещал, что другие господа из дворянского собрания тоже приедут.

– Значит, обещал быть? – Волкова это обрадовало. – Как себя чувствовал граф?

– У него все время слезятся глаза.

– Он совсем стар?

– Да, кавалер.

– С Брунхильдой говорили?

– Графиня несчастна, кавалер, жены сыновей, что живут при дворе, все время ей дерзят, а слуги совсем ее не слушаются, пренебрегают ее просьбами. Госпожа графиня часто плачет, говорит, что только муж ее жалеет.

Волков слушал это все словно в упрек себе, как будто юноша его во всех несчастьях графини винил. Кавалер насупился. Он потянулся к графину с вином, но графин оказался пуст. Тогда он взглянул на госпожу Ланге, которая находилась тут же. А та лишь вскользь посмотрела на господина, повернулась к юноше и сказала:

– Благодарю вас, Максимилиан. Поешьте на кухне, там для вас оставлено.

И опять случилось неслыханное. Максимилиан, хоть кавалер его и не отпускал, поклонился и молча пошел прочь из залы. Он послушался Бригитт, а не своего господина. Волков в искреннем удивлении смотрел на огнегривую красавицу, не понимая, как она смогла взять власть в его доме. Та же, ничуть не смущаясь, а быть может, даже и возгордясь от его взгляда, подошла и положила свою руку на его.

– Господин мой, пойдемте спать, я велела нам сегодня простыни свежие стелить.

– Простыни? – переспросил он.

– Пойдемте, господин. – Она тянула его за руку. – Ляжем спать сейчас же, завтра нам с вами вставать рано.

И была при этом так мила и красива, а голос ее звучал так нежно и ласково, что ни отчитывать ее, ни выговаривать ей Волков оказался не в силах. Встал и пошел, как просили.

И когда пришли в покои, Бригитт сама, словно комнатный слуга, помогла ему снять туфли, шоссы и прочую одежду, при этом обнимала крепко, уложила в перины и стала раздеваться так быстро, как только может раздеваться женщина, легла к нему, прижалась своим душистым телом в новой нижней сорочке. Горячая и сильная, как всегда. Волосы медные по подушкам ручьями, и она, не стесняясь желаний своих, стала его трогать и целовать в висок и щеку, и при этом шептала:

– А о завтрашнем не печальтесь, господин мой. С вами я поеду, и, если господа сеньоры приедут, я уж найду, что им сказать про Шауберга, уж не понравится им, уж не дам я хозяина сердца моего им в обиду.

Ее крепкая и цепкая ручка вцепилась в тело его, а губы красавицы стали касаться его губ и даже кусать их, словно от жадности, в страсти своей эта женщина еще и боль ему причиняла, но он ее не останавливал. Как ни вспоминал Волков, но не мог вспомнить он женщины более страстной, чем Бригитт.

Глава 13

Чтобы не платить лишку, он взял с собой только сто человек и выезд из молодых господ. Пошли с флагами, хоть и не война, взяли с собою его шатер. Утром вышли и двинулись не спеша по морозцу. Торопиться особо было некуда.

За отрядом поехала и Бригитт Ланге, она с утра собирала Волкова и собиралась сама. Он надел лучшую свою шубу, думал-думал и решил доспех не надевать, и так слишком все будет воинственно выглядеть, сеньоры графства решат, что он их пугать приехал. Решат? Да приедут ли они вообще? Волков очень на то рассчитывал.

Ему нужно было закончить распрю или хотя бы пригасить, не длить и не ворошить ее для пущего огня. Обозлить местный сеньорат никак не хотелось. Может, сеньоры и позабудут про мерзавца Шауберга со временем. Для того он и просил Брунхильду, чтобы она привезла на место встречи графа, мужа своего. Один он, конечно, не поедет, увяжутся за ним подхалимы, соседи и приближенные, но с ними-то и собирался говорить кавалер. Для этого он и взял флакон с ядом, который через жену Шауберг передал Бригитт для преступления страшного. А еще и письмо от него же, в котором тот писал Элеоноре, что собирается купить яд у какой-то старой ведьмы. Да, Волков ехал не с пустыми руками, повод убить любовника жены у него имелся. И повод был, и доказательства низости Шауберга. Мало того, убить мерзавца он мог и без поединка, даже в этом его мало кто упрекнул бы. Но вот вешать благородного человека на заборе… Вот за это с него и спросят. Если, конечно, приедут. Но ему казалось, что Шауберг – это всего лишь повод, только повод, и ничего более. В действительности сеньорам в графстве, скорее всего, не нравилась война, что он тут затеял. Вот истинная причина, почему они хотели выдать его герцогу. Никому из местных господ не хотелось, чтобы разъяренные горцы опустошали их пределы. А то, что горцы после двух или даже трех унизительных поражений будут раздражены, уж никто не сомневался.

Волков вздохнул и потер горло. Он надел тот самый колет со вшитой кольчугой, в котором дрался с Шаубергом, а за кружевным высоким воротом колета прятался крепкий обруч из железа, который защищал горло и шею. Он-то и впивался в кожу, но ничего, кавалер готов был потерпеть. Всяко это легче, чем целый день носить кирасу и горжет. В самый последний момент, когда Волков уже надел колет и перчатки, Бригитт заметила на одежде порезы, которые остались от меча Шауберга, но Волков не стал снимать эту отличную одежду, решил, что шуба все скроет. Так и поехал.

А госпожа Ланге надела самое дорогое свое платье, все украшения, что у нее были, включая золотой браслет, что дарил ей Волков, надела шубу. Велела запрячь себе карету госпожи Эшбахт, не в телеге же ей ехать. Садилась в нее, высоко подбирая дорогие юбки, чтобы не запачкать. Настроение у Бригитт с самого утра было решительное. Собиралась в дорогу так, что бранью не ограничивалась, дворовые бабы оплеухи получали чаще, чем обычно, – только звон по дому стоял. Лицо красавицы было холодным и даже злым; когда она уселась в карету, даже Волкову не улыбалась. Куда только делась вся ласка, вся нежность, что так и лились из нее ночью? Но даже злой и холодной она была прекрасна.

И опять кавалера удивило то, что не его распоряжения ждали кучер и молодые господа из выезда, что уже сидели в седлах, а поджидали, пока она, усевшись на подушках и расправив платье, негромко скажет: «Трогай уже». Хлыст щелкнул, и карета покатила со двора. И все поехали, не дожидаясь приказа от господина. Удивительно, как Бригитт так смогла все в доме поставить, что не госпожа Эшбахт всем тут заправляла, а незаконнорожденная ее родственница. Но не об этом сейчас Волков думал, не до этого ему было.

Шатер разбили на холме, почти на том самом месте, где он дрался с Шаубергом, может, чуть южнее. До полудня было еще далеко. Стали рубить кусты, жечь костры. Опять же благодаря предусмотрительности госпожи Ланге, которая велела взять две свиные туши, хлеба и бобы, занялись приготовлением еды господам и солдатам. Над поросшими кустарником глинистыми холмами поплыл приятный запах печенного на углях мяса.