Робин Хобб - Ученик убийцы. Королевский убийца (сборник)
Молли ушла глубокой ночью, растолкав меня и потребовав, чтобы я закрыл за ней дверь. Я хотел одеться и проводить ее. Но она негодующе отказалась, сказав, что прекрасно может подняться на несколько ступенек и что чем меньше нас будут видеть вместе, тем лучше. Я неохотно уступил ее доводам. Такого глубокого и спокойного сна, который охватил меня, не могли бы дать никакие лечебные травы.
Разбудили меня грохот и крики. Я вскочил на ноги, ничего не соображая. Через мгновение грохот превратился в стук в мою дверь, а крики оказались голосом Баррича, довольно тихо повторявшим мое имя.
– Минутку, – отозвался я с трудом. У меня все болело. Я натянул какую-то одежду и заковылял к двери. Мои пальцы долго не могли справиться с замком. – Что случилось?
Баррич только смотрел на меня. Он был умыт и одет, его волосы и борода были расчесаны, а в руках он держал два топора.
– Комната на башне Верити. Торопись, мы уже опаздываем. Но сперва помойся. Что это за запах?
– Ароматические свечи, – сымпровизировал я. – Говорят, они приносят спокойные сны.
Баррич фыркнул:
– Мне этот запах принес бы не такие сны. Он полон мускуса, мальчик. Вся твоя комната им пропахла. Встретимся в башне.
И он ушел, целеустремленно шагая по коридору. Я вернулся в свою комнату, смутно понимая, что в представлении Баррича сейчас было раннее утро. Я тщательно вымылся холодной водой, не получив от этого никакого удовольствия, но выиграв немного времени. Потом порылся в сундуке в поисках свежей одежды и натягивал ее, когда стук в дверь повторился.
– Я почти готов, – крикнул я.
Стук продолжался. Значит, Баррич рассержен. Что ж, и я тоже. Конечно, он мог бы понять, как сильно у меня все болит сегодня утром. Я рывком распахнул дверь, чтобы встретить его, – и внутрь, как легкий дымок, просочился шут. На нем был новый черно-белый костюм. Рукава его рубашки были вышиты черными лианами, которые обвивали его руки, словно плющ. Лицо над черным воротником было бледным, как зимняя луна. Зимний праздник, подумал я тупо. Сегодня же первая ночь праздника Зимы. Эта зима уже была в пять раз длиннее любой предыдущей. Но сегодня мы начнем отмечать ее середину.
– Чего ты хочешь? – спросил я, не в состоянии выносить его молчание. Он принюхался.
– Кое-что из того, что у тебя было, должно быть прелестно, – предположил он и изящно отскочил назад, взглянув мне в лицо.
Я мгновенно разозлился. Он вспрыгнул на мою смятую постель и перелез через нее, так что кровать оказалась между нами. Я протянул руки, пытаясь его схватить.
– Ах, только не вы! – воскликнул он кокетливо и замахал на меня руками в приступе девичьей стыдливости. Потом снова попятился.
– У меня нет для тебя времени, – с отвращением сказал я ему. – Я должен быть у Верити и не могу заставлять его ждать. – Я скатился с кровати и встал, чтобы привести в порядок одежду. – Вон из моей комнаты!
– Ах, какой тон! Было время, когда Фитц лучше понимал шутки. – Он сделал пируэт и оказался в центре комнаты, где внезапно остановился. – Ты действительно на меня сердишься? – спросил он в упор.
Я удивился, не ожидая от него таких прямых слов. Я обдумал вопрос.
– Сердился. – Я насторожился. Не пытается ли он намеренно вывести меня из себя? – Ты сделал из меня шута в тот день. Спеть такую песню при всем честном народе!
Он покачал головой:
– Не присваивай себе чужих титулов. Шут – это всегда только я. А я – всегда всего лишь шут. Особенно в тот день, с этой песней при всем честном народе.
– Ты заставил меня усомниться в нашей дружбе, – сказал я резко.
– А, хорошо. Потому что все прочие должны всегда сомневаться в нашей дружбе, если мы действительно хотим остаться друзьями без страха и упрека.
– Понятно. Значит, ты просто хотел посеять слухи о вражде между нами? Теперь я понимаю. Но все равно я должен идти.
– Тогда всего хорошего. Счастливо тебе поиграть топорами с Барричем. Постарайся не онеметь от того, чему он тебя сегодня научит. – Он подкинул два полена в затухающий огонь и устроил великолепное представление, усаживаясь перед очагом.
– Шут, – начал я в замешательстве, – ты мой друг, я знаю. Но мне не нравится, что ты хочешь остаться в моей комнате, когда меня здесь не будет.
– А мне не нравится, что другие входят в мою комнату, когда меня там нет, – насмешливо парировал шут.
Я отчаянно вспыхнул.
– Это было давно. И я извинился за свое любопытство. Уверяю тебя, я никогда больше этого не делал.
– И я не буду после сегодняшнего дня. А когда ты вернешься, я извинюсь перед тобой. Это тебя устроит?
Я опаздывал. Баррич не будет в восторге от этого. Ничего не поделаешь. Я поправил край смятой постели. Мы с Молли лежали здесь. Внезапно это стало моей личной территорией. Я старался выглядеть как можно спокойнее, накрывая перину стеганым одеялом.
– Почему ты хочешь остаться в моей комнате? Ты в опасности?
– Я живу в опасности, Фитци-Фитц. Как и ты. Мы все в опасности. Я хотел бы остаться здесь на некоторое время и попытаться найти средство борьбы с этой опасностью или хотя бы способ уменьшить ее. – Он мотнул головой в сторону свитков.
– Верити доверил их мне, – смущенно сказал я.
– Очевидно, потому, что он доверяет твоим суждениям. Может быть, по этой же причине ты доверишь их мне?
Одно дело доверить другу то, что тебе принадлежит. Совсем другое – разрешить ему трогать то, что кто-то другой дал тебе на сохранение. Я понял, что не сомневаюсь в искренности шута.
– Может быть, разумнее будет сперва спросить Верити? – предположил я.
– Чем меньше связь между Верити и мной, тем лучше для нас обоих.
– Ты не любишь Верити? – Я был поражен.
– Я шут короля. Верити – будущий король. Пусть ждет. Когда он станет королем, я буду принадлежать ему. Если до этого времени всех нас не перебьют из-за его мудрых действий.
– Я не желаю слышать ничего порочащего принца Верити, – сказал я ему тихо.
– Нет? Тогда тебе лучше ходить с заткнутыми ушами.
Я подошел к двери и положил руку на замок.
– Мы должны идти, шут. Я уже опоздал. – Я пытался говорить ровно. Насмешка над Верити ранила меня так глубоко, как будто шут нанес мне личное оскорбление.
– Не будь шутом, Фитц. Это моя роль. Подумай. Человек может служить только одному господину. Что бы ни произносили твои губы, твой король – Верити. Я тебя не упрекаю за это. Упрекнешь ли ты меня за то, что мой король – Шрюд?
– Я не упрекаю тебя. Я и не смеюсь над ним в твоем присутствии.
– Ты и не приходишь к нему, как бы я тебя ни уговаривал.
– Я был у его дверей только вчера. Но меня не впустили. Сказали, что он плохо себя чувствует.
– А если бы это произошло у дверей Верити, принял бы ты это так безропотно?
