Майкл Муркок - Вечный Герой (сборник)
Я, пожалуй, успел привязаться к графу Ролдеро из Сталако, хотя он, надо сказать, выказывал наибольшую кровожадность, когда речь заходила об элдренах. Джон Дэйкер наверняка назвал бы его реакционером, но и Джону Дэйкеру граф Ролдеро понравился бы. Это был человек огромного роста, мужественный, честный, который всегда говорил то, что думает, и ожидал того же от других, проявляя при этом поразительную терпимость и надеясь, что и остальные проявят ее по отношению к его собственной точке зрения. Когда я однажды сообщил ему, что он, по всей вероятности, признает лишь два цвета — черный и белый, он устало улыбнулся и ответил мне так:
— Эрекозе, друг мой, если бы ты прожил столько, сколько я, и видел все то, что случилось за мою долгую жизнь на нашей Земле, ты бы тоже воспринимал все либо в черном, либо в белом цветах. О людях можно судить только по их поступкам — не по словам. Они совершают поступки либо во имя добра, либо во имя зла, и те, кто совершает их во имя зла, плохие люди, а те, кто не жалеет своей жизни во имя добра, хорошие.
— Но ведь люди порой, сами того не ведая и имея самые дурные намерения, могут совершить добро — и наоборот, они могут совершить страшное зло, имея самые добрые побуждения, — сказал я, приятно пораженный его уверенностью в том, что он жил дольше и видел больше, чем я, — хотя, по-моему, он все-таки демонстрировал мне эту свою уверенность шутки ради.
— Вот именно! — воскликнул граф Ролдеро. — Как раз об этом я и говорю! Мне совершенно безразлично, как я уже говорил, что именно люди заявляют на словах. Я сужу их по результатам их действий. Вот возьмем, например, элдренов…
Я засмеялся и, подняв руку, прервал его:
— Я уже знаю, какие они зловредные и хитрые. Мне каждый твердит об их хитрости, коварстве и колдовстве.
— Ах вот в чем дело! Ты, видимо, решил, что я вообще всех элдренов ненавижу. Это совсем не так. Насколько я знаю, по отдельности они могут быть удивительно добры к своим детям, способны горячо любить своих жен, хорошо обращаться со своими животными. Я же не говорю, что все они и каждый по отдельности какие-то чудовища. Их следует непременно рассматривать целиком, как некую общую силу — и действие этой общей силы расценивать по результатам. Наше отношение к ним должно основываться на понимании общей угрозы, исходящей от них: угрозе того, что они попытаются удовлетворить свои амбиции.
— И как же ты сам оцениваешь эту «общую силу»? — спросил я.
— Прежде всего, они не люди, а потому и цели у них не людские. Следовательно, исходя из собственных интересов, они непременно должны стремиться уничтожить нас как противостоящую силу. А это значит, что весь их род угрожает роду человеческому уже самим своим существованием. Как, впрочем, и мы угрожаем их роду. Они прекрасно это понимают и постараются стереть нас с лица земли. Мы тоже прекрасно понимаем это и должны постараться стереть с лица земли их прежде, чем они сумеют нас уничтожить. Понимаешь?
Эти доводы казались достаточно убедительными для того прагматика, каковым, согласно моим собственным представлениям, я являлся. Но тут в голову мне пришла одна мысль, которой я и поделился с Ролдеро:
— А ты случайно не забыл об одной простой вещи? Ты же сам сказал: элдрены не являются людьми. Но допускаешь, что цели и интересы у них вполне человеческие…
— Они тоже из плоти и крови, как и мы, — сказал он. — Они в такой же степени животные, как и мы. И у них в точности те же инстинкты и устремления, как и у нас.
— Но ведь многие разновидности животных умудряются жить бок о бок в относительной гармонии, — напомнил я ему. — Львы не ведут постоянной войны с леопардами, лошади — с коровами, и даже внутри собственного вида животные редко убивают друг друга, даже если им этого и очень хочется.
— Но они бы непременно делали это, — ничуть не смущаясь, заявил граф Ролдеро, — непременно, если бы способны были предвидеть события. Они бы убивали друг друга, если бы способны были оценить, с какой скоростью соперничающий с ними род поглощает запасы пищи, размножается, расширяет свои территории.
Я сдался. Я чувствовал, что мы оба ступили на зыбкую почву. Мы сидели с Ролдеро в моей каюте и через открытую настежь дверь любовались очаровательным закатом и спокойным морем Я налил графу еще вина из своих быстро уменьшающихся запасов (я уже привык напиваться незадолго до того, как лечь в постель, чтобы сон мой не нарушали всякие там видения и воспоминания).
Граф Ролдеро залпом выпил вино и поднялся.
— Поздно уже. Мне пора возвращаться на корабль, иначе команда моя решит, что я утонул, и отпразднует сие великое событие. Я вижу, у тебя совсем мало вина, мой друг. В следующий раз захвачу с собой парочку бурдюков. Ну, дорогой Эрекозе, прощай. В целом, я уверен, ты мыслишь правильно. Но что бы ты там ни говорил, а с сентиментальностью тебе еще надо бороться.
Я улыбнулся.
— Спокойной ночи, Ролдеро. — Я поднял свой наполовину опустошенный кубок. — Мы с тобой еще выпьем за мир, когда все это будет кончено!
Ролдеро фыркнул.
— О да, мир — как между коровками и лошадками! Спокойной ночи, друг мой! — и он удалился, сопровождаемый раскатами собственного хохота.
Изрядно захмелев, я содрал в себя одежду и рухнул в постель, глупо хихикая над прощальными словами Ролдеро насчет коровок и лошадок. Он прав! Кому захочется вести подобную жизнь? Война, война! Ура! И я швырнул свой кубок в раскрытую дверь каюты, захрапев, по-моему, еще до того, как глаза мои успели закрыться.
И мне приснился сон.
Но на этот раз мне снился тот кубок, что я швырнул в открытую дверь каюты. Мне казалось, я вижу, как его перекатывают волны, как поблескивает его позолота и вделанные в стенки драгоценные камни. А потом течение подхватывает его и уносит далеко-далеко от наших кораблей, в открытое море, в такие края, куда никогда не приплывают суда, где никогда не бывало людей, и след его там теряется.
В течение всего месяца, что мы плыли к берегам Мернадина, море было спокойным, ветер — попутным, а погода в общем тоже вполне благоприятной.
Уверенность наша в собственных силах росла. Благополучное путешествие мы сочли добрым знаком. Настроение у всех было отличное, за исключением Каторна, конечно, который по-прежнему ворчал, что это всего лишь затишье перед бурей и что мы еще хлебнем лиха, когда встретимся с элдренами лицом к лицу.
— Они ведь хитрые, — твердил он. — Хитрые и подлые. Они, вполне возможно, уже все знают про нас и замышляют такие маневры, каких мы совсем не ожидаем. Может, это из-за них и погода такая стоит…
При этих словах я никак не мог сдержать смех, и он, разумеется, тут же разъярился.
