Дуглас Брайан - Чудовище Боссонских топей
— Негодяй! — придушенно заверещал я. — Пусти! Клянусь гневом Зират, Гримнир, тебе не поздоровится!
Великан хрюкнул и сдавил меня еще сильнее. В глазах у меня потемнело.
— Отпусти его, — произнес тихий, печальный голос. — Не сходи с ума. Ты же все-таки не тролль.
Меня выпустили. Я сел, плохо соображая, и потер помятое ухо. Зеленое существо смотрело прямо на меня, причем смотрело участливо.
— Он вас не поранил? — спросило оно. Я покачал головой.
— Вы должны его извинить, — произнесло существо и с оттенком легкого превосходства покосилось на Гримнира. — У великанов отвратительный характер, но в душе они добрые существа.
— Познакомься — это наш травяной, — сказал Гримнир, указывая пальцем на зеленое создание. — Дух зеленой растительности. Он редко показывается людям.
И насмешливо присвистнул.
И кто-то свистнул ему в ответ. Я вспомнил, что именно этот звук и разбудил меня.
— Кто это там свистит? — спросил я, и вдруг меня осенила догадка. — Уж не Лагуста ли?
— Она самая! — ответил Гримнир, с любопытством ползая по мне взглядом. — А ты уже и с Лагустой знаком?
— Я видел ее на болоте, — сказал я. — Зачем вы ее поймали?
— Это подарок герою, — сказал травяной своим унылым голосом. — От благодарных духов Боссонских топей, избавленных им от Чудовища. Лагуста засвистала расхлябанную кабацкую песенку ветеранов. У нее это здорово получалось.
Она даже фальшивила на тех же нотах, что и Конан. Гримнир заржал от восторга и принялся тыкать в Лагусту своим корявым пальцем. Послышался плеск, и рыба замолчала.
— Уйди от невинной твари, Один, — сказал травяной. — Ты сам по себе уже стихийное бедствие.
Гримнир поднялся на ноги и шагнул прочь.
— Тебя же не гонят, — крикнула ему в спину Эрриэз. — Останься. Только рыбу не трогай.
Гримнир обиженно сказал от порога:
— А мне неинтересно, если не трогать. И ушел в дом.
— А что, — спросил я травяного, — Конан действительно зарубил эту гадину?
Травяной кивнул и для ясности добавил:
— И весть об этом подвиге разнеслась далеко по лесу. Желтое тело змея разлагается под деревом, и края ран, нанесенных мечом, почернели от яда… Лесной народ хотел приветствовать героя букетом цветов, но, к счастью, я успел остановить это злодеяние. Нельзя убивать траву и зеленые растения. Рано или поздно это закончится гибелью всего живого…
— Чудовище убито, — задумчиво проговорила Эрриэз, — но это только начало. Я не думаю, что Боссонские топи станут когда-нибудь процветающей землей. Отравленная почва не скоро оправится. И людей здесь осталось мало. Те, что ушли, вряд ли вернутся, — добавила Эрриэз.
Лагуста лихо плеснула хвостом в деревянном ведерке. Травяной осторожно прикрыл ее плетеной крышкой, чтобы она не выскочила на траву.
— Как вы думаете, Кода, — спросил он очень вежливо, — герою понравится дар?
— Понравится, — сказал я. — Только вот она не сдохнет, Лагуста Свистящая Рыба? Эрриэз говорила, что Лагусты в неволе дохнут.
Травяной покачал головой, размахивая свисающими на плечи зелеными прядями.
— Эрриэз славная девушка, — сказал он, — только глупенькая. Ни одно существо не сдохнет, если за ним как следует ухаживать и любить его.
Я представил себе, как мы с Конаном топаем по какому-нибудь бурелому, держа в руках ведро с Лагустой. Потом мысленно перенесся в пустыню и понял, что Лагусте не жить.
— Знаешь что, — сказал я, пытаясь перейти с травяным на «ты», — пожалуй, лучше всего будет выпустить ее обратно в болото.
Травяной посмотрел на меня еще более уныло, чем прежде.
— А вы уверены, Кода, что ваш Конан не потребует от нас какого-нибудь иного дара взамен этого?
— Уверен, — сказал я.
— Тогда прощайте. — Травяной наклонился к ведерку и с усилием поднял его за дужку. — Хотя… Еще пару слов?
— Разумеется, — Вы гном? Я давно ждал этого вопроса.
— Конечно. Я пустынный гном. Вообще-то я вредитель. Отрава жизни.
Травяной посмотрел на меня словно бы свысока, хотя мы были одного роста. Ясное дело, он тоже считает, будто я «служу» Конану. Хотя мы с киммерийцем просто друзья.
Я почему-то начал оправдываться:
— Он же человек, он пропадет без меня… Травяной сочувственно кивнул.
— Люди — жуткая обуза, — проговорил он. — И толку от них нет, и бросить жалко.
И, прихрамывая, травяной удалился, унося с собой ведро, в котором весело насвистывала Лагуста.
Когда мы с Конаном собрались уходить, малышка Эрриэз крепко поцеловала меня в лоб и, не скрывая слез, погладила по затылку. Руки у нее маленькие и сильные. Хорошая девчушка. Я вдруг понял, что привязался к ней.
Конан стоял на вырубке перед избушкой в новом плаще — подарке Гримнира. Улыбаясь, он жадно всматривался в сплошную стену леса, слегка тронутого осенью. Я видел, что мыслями он уже далеко отсюда. Потом он обернулся к Эрриэз и подумал о ней: «Милая». Замарашка переступила с ноги на ногу, стукнув о порог деревянными башмаками.
— Прощай, Эрриэз, — сказал он и зашагал к лесу.
Я еще раз посмотрел на домик, на девчонку в полосатой юбке, на огромное серое небо, распростертое над ней. Какая она маленькая, эта лесная фея. Вот такая, с пыльными волосами, с исцарапанными руками, с грустными светлыми глазами, которые так редко видят солнце.
Гримнир усадил ее себе на плечо и, невнятно пробурчав нам доброе пожелание, двинулся прочь. Скоро он скрылся в чаще леса.
— Ну, — обратился я к Конану, — теперь мы наконец можем выбраться к морскому берегу? Одному Сету известно, когда мы сядем на корабль, а я уже начинаю харкать по утрам кровью!
