Робин Хобб - Ученик убийцы. Королевский убийца (сборник)
Кто-то сделал небрежную попытку освежить комнату. Пол был посыпан свежим тростником и травой, а перина выглядела пухлой и свежевзбитой, на ней лежали два одеяла из хорошей шерсти. Балдахин над кроватью был поднят, а с сундука и скамьи, составлявших остальную меблировку, была стерта пыль. На мой неискушенный взгляд, эта комната выглядела действительно богатой. Настоящая кровать с покрывалами и занавесками, скамейка и сундук, чтобы класть туда вещи, – сколько я себя помнил, такой шикарной мебели у меня никогда не было. Все эти вещи предназначались исключительно для меня, и это каким-то образом делало их еще более значительными. К тому же в моем распоряжении был камин, в который я расточительно подбросил еще полено, и окно с дубовым сиденьем перед ним. Окно было закрыто ставнями от ночного холода, но я предположил, что оно выходит на море. Углы простого сундука были обиты медью, снаружи дерево потемнело, но, когда я поднял крышку, внутри оно оказалось светлым и душистым. В сундуке я обнаружил мой скудный гардероб, принесенный из конюшни. Его пополнили две ночные рубашки и скатанное в валик шерстяное одеяло. Вот и все. Я вынул ночную рубашку и закрыл сундук.
Я положил рубашку на кровать, потом залез туда и сам. Было еще слишком рано, чтобы ложиться спать, но тело мое болело, и, похоже, делать больше было нечего. Внизу, в конюшне, Баррич сейчас уже сидел бы и пил, занимаясь починкой сбруи или еще чем-нибудь. В очаге горел бы огонь, и слышно было бы, как внизу, в стойлах, переминаются с ноги на ногу лошади. И комната пахла бы кожей, маслом и самим Барричем, а не сырым камнем и пылью. Я натянул через голову ночную рубашку и сложил одежду у кровати. Потом устроился на перине; она была холодной, и я покрылся гусиной кожей. По прошествии времени постель согрелась, и я понемногу расслабился. У меня был трудный день, полный событий. Все тело ныло от усталости. Я знал, что мне следует снова подняться и задуть свечи, но не мог собраться с силами. Кроме того, у меня не хватало смелости остаться в непроглядной темноте. Так что я задремал, полуприкрыв глаза и наблюдая за слабыми языками пламени в маленьком очаге. Я лениво мечтал о чем-то другом, о любом месте, которое не было бы ни этой одинокой комнатой, ни жилищем Баррича. О покое, который, возможно, я знал когда-то, но который теперь начисто стерся из памяти. И вот так, в грезах о покое, я забылся сном.
Глава 4
Ученичество
Рассказывают о короле Викторе Победителе, который завоевал острова территории, ныне принадлежащие к герцогству Фарроу. Вскоре после присоединения к своим владениям Песчаных пределов он послал за женщиной, которая, если бы Виктор не завоевал ее страну, была бы королевой Песчаных пределов. Она прибыла в Олений замок в большой тревоге, опасаясь приема в замке, но еще больше страшась того, что могло бы ожидать ее народ, попроси она своих людей укрыть ее. Когда она появилась, то была и поражена, и в некотором роде огорчена тем, что Виктор собирается использовать ее не как слугу, но как учителя для своих детей. Они должны были изучить язык и обычаи ее народа. Она спросила, почему он решил, что это нужно его детям; Виктор ответил: «Властитель должен править всеми народами своей страны, но править можно только тем, что знаешь». Позже она с готовностью стала женой его старшего сына и при коронации получила имя Грация Милосердная.
Я проснулся оттого, что солнечный свет упал на мое лицо. Кто-то заходил в комнату и открыл ставни, впустив дневной свет. На сундуке стояли таз, полотенце и кувшин с водой. Я был благодарен за это, но даже умывание меня не освежило. Я вспотел во сне, кроме того, мне было неловко оттого, что кто-то мог войти в мою комнату и ходить по ней, пока я спал.
Как я и думал, окно выходило на море, но у меня не было времени любоваться красивыми видами. Единственного взгляда на солнце хватило, чтобы понять, что я проспал. Я быстро натянул одежду и поспешил в конюшню, не задерживаясь для завтрака.
Но этим утром Барричу было не до меня.
– Возвращайся в замок, – посоветовал он мне. – Хести-портниха уже присылала за тобой Бранта: ей нужно снять с тебя мерку для одежды. Лучше сейчас же найди ее – она вечно куда-то торопится, и ей не понравится, если ты расстроишь ее планы на утро.
Я побежал назад в замок, и от бега вся боль в мышцах, которой наградил меня минувший день, пробудилась вновь. Как я ни боялся поисков мастерицы Хести и снимания мерки для одежды, которая, как я считал, мне совершенно не нужна, я все же почувствовал облегчение, что сегодня мне не придется садиться в седло. Узнав на кухне дорогу, я наконец нашел мастерицу Хести в комнате через несколько дверей от моей спальни. Я смущенно остановился в дверях и заглянул внутрь. Три высоких окна впускали в комнату солнечный свет и мягкий соленый ветер. У стены стояли корзины с пряжей и крашеной шерстью, а высокая полка на другой стене была завалена пестрым многоцветием самых разных тканей. Две молодые женщины тихонько беседовали над ткацким станком, а парень, не намного старше меня, слегка покачивался в такт мягкому ходу колеса прялки в дальнем углу. Женщина, чья широкая спина была повернута ко мне, очевидно, и была мастерица Хести. Молодые ткачихи заметили меня и замолчали. Хести повернулась, чтобы взглянуть, куда они смотрят, и через мгновение я оказался у нее в руках. Она не утруждала себя знакомством или объяснениями. Я обнаружил, что сижу на табуретке, а меня поворачивают, измеряют и обсуждают, совершенно не считаясь с моим достоинством и, уж конечно, с человеческой природой. Она с презрением отдала мою одежду молодой женщине, холодно заметив, что я напоминаю молодого Чивэла и что размеры и цвета моей одежды должны быть почти такими же, как его, когда он был в моем возрасте. Потом она спросила мнение своих помощниц, прикладывая ко мне рулоны различных тканей.
– Этот синий цвет очень идет к его темным волосам, – сказала одна из ткачих. – Он бы очень хорошо выглядел на его отце. Какое счастье, что леди Пейшенс никогда не придется увидеть этого мальчика. Печать Чивэла слишком ясно видна на его лице, чтобы оставить ей хоть какую-то надежду.
И, стоя так, с ног до головы закутанный в шерстяную ткань, я впервые услышал то, что было давно известно всем до одного обитателям Оленьего замка. Ткачихи в деталях обсуждали, как весть о моем существовании достигла столицы и Пейшенс – задолго до того, как мой отец смог сам рассказать ей об этом, – и какую невыносимую боль это ей причинило. Потому что Пейшенс была бесплодной, и, хотя Чивэл никогда ни словом не упрекнул ее, все вокруг догадывались, как тяжело должно быть для них не иметь наследников. Пейшенс восприняла мое появление как укор, ставший последней каплей. После нескольких выкидышей ее здоровье и так оставляло желать много лучшего, а теперь оно было окончательно подорвано, и дух ее сломлен. Ради ее блага и ради соблюдения приличий Чивэл отказался от трона и увез больную жену в провинцию, откуда она была родом. Говорили, что они жили там в мире и согласии, что здоровье Пейшенс немного поправилось и что Чивэл, растеряв большую часть былого задора, потихоньку начинал осваивать управление виноградной долиной. К сожалению, Пейшенс винила за оплошность мужа также и Баррича, она заявила, что видеть больше не может старшего конюшего. И старина Баррич, которому пришлось смириться и с тем, что он остался калекой, и с опалой, изменился до неузнаваемости. Раньше ни одна женщина не могла спокойно пройти мимо него; поймать его взгляд означало вызвать жгучую зависть каждой, достаточно взрослой для того, чтобы носить юбки. А теперь? Старый Баррич – так его зовут, а ведь он все еще в расцвете сил. Это нечестно, как будто слуга может отвечать за то, что сделал его господин!
