Ручей (СИ) - Пяткина Мари
Однажды благоверный так ударил в спину, что на пояснице расцвёл синяк размером с тазик, а в моче появилась кровь.
— Иди сюда, — позвала его Лана и показала унитаз. — Это не месячные, это отбитая почка.
— Не говори ерунды, — примирительно отмахнулся муж, глянув на розовые потёки, — недотёпа моя. Иди обниму.
Лана ушам своим не поверила, слушая шутливый тон Павора и глядя на улыбку, означавшую, что случилось небольшое недоразумение, которому не стоит уделять внимания.
— Вчера ты меня бил, а сегодня этой же рукой обнимешь? — уточнила она.
— А я тебя второй обниму, которой не бил, — тем же шутливым тоном ответил пахнущий перегаром и туалетной водой благоверный.
Именно в этот момент Лана и поняла, что пора спасаться бегством, потому что однажды он её убьёт. Она потихоньку собрала и вынесла в камеру хранения самые нужные вещи, свои и Капельки. Из подарков Павора, которыми он пытался откупиться после побоев, не взяла ничего, пошёл он к чёрту. Денег тоже самую малость, и то наличкой.
Возвращаться к тётке не следовало — там мудак легко бы их нашёл, а после, шантажом и угрозами, принудил бы вернуться. Лана сбежала к куратору своей универской группы, Марье Ивановне, феминистке-ксенозоологу.
Пожилая дама гренадёрского роста, стриженная под единичку, энергичная и деятельная, она до сих пор преподавала, а по загородному её дому бегало с десяток иносторонних симусов и две стерилизованные кошки. Также она занимала руководящий пост в Обществе Защиты Детей и Женщин, организации с солидным благотворительным фондом, государственным грантом и зубастыми юристами, что, по сути, выбор и обусловило.
— М-да, Светлана, — сказала кураторша, выслушав эпопею. — Будь я помоложе, то спросила бы, почему ты терпела все эти шесть чёртовых лет, не боролась и не ушла раньше, но такая старая кошёлка как я прекрасно знает, что шит постоянно хепенс. Молодец, что наконец-то решила жизнь поменять и пришла прямиком по адресу.
На террасе радостно визжала Капелька, периодически захлёбываясь смехом — её обступили любопытные и доброжелательные питомцы Марьи Ивановны, все разных оттенков синего, от светло-голубого до фиолетового, отчего казалось, что девочка плещется в пушистом бассейне.
— Документы мы оформим и на развод подадим, — продолжала Марья Ивановна, — Жаль, побои уже не снять, это пригодилось бы. Пока суть да дело, необходимо найти жильё и занятие. Кажется, тебе прямая дорога в «Ручей».
Повисла пауза. Самец симус, тёмный, с золотой полоской по хребту, подобрался к босым ногам Ланы и уселся на хвост, затем самым уморительным образом сложил на груди лапки и выпучил глазища-плошки, полные мольбы. Умильное зрелище! Не даром эти дружелюбные очаровашки отвоевали кусок сердечной территории у кошек и собачек.
— Чего это мне в «Ручей»? — насторожено спросила Лана.
Зверёк, кажется, мечтал о яблоке с её тарелки и Лана отрезала кусочек.
— Не вздумай давать, у него желудок слабый, — Марья Ивановна упреждающе потрясла пальцем. — Этого я кормлю только аутентичной пищей, нажрётся наших фруктов, а после рвёт. Он вообще какой-то ослабленный, то поносит, то простужен, а намедни глаз гноился, так неделю капала антибиотиком. Светлана, ты же знаешь, что станции в «Ручье» — как острова, устроишься вполне комфортно и твой абъюзер до тебя не доберётся.
— Да кто меня возьмёт на работу с ребёнком?
— Я и возьму, — куратор доброжелательно подмигнула, — как минимум на лето, а там состряпаем горе-папаше судебный запрет на приближение. Общество имеет в «Ручье» собственную станцию, ведь нам нужна энергия для офисов и всей структуры. А станции как раз нужен смотритель. Работа "не бей лежачего" — дважды в день поворачиваешь тумблер, фиксируешь показания приборов, температуру, влажность, силу импульса ручья, а если что-то сломается — вызовешь специалиста, он починит.
— А куда предыдущий смотритель делся? — угрюмо спросила Лана.
На станциях иных сторон регулярно случались какие-то траблы.
— До пятницы там живут мои студенты, четвёртый курс. Они дипломную защищают по беспозвоночным формам. Улиток собирают и препарируют. В пятницу защита — и станция твоя.
— Ну, они же ксенобиологи, а я просто агротехник…
— Просто соблюдай технику безопасности и с тобой ничего не случится.
Эту же фразу Лане сказали в отделе кадров Общества, когда она пришла писать заявление. Её же повторили те самые студенты-дипломники, двое девчонок и парень в круглых очках, оставившие после себя ужасный беспорядок и полчища живых улиток, которые на улиток походили только ракушкой, шустро шныряя практически везде, от спальной до пищеблока. Её же повторил инженер по технике безопасности сразу, как только снял переходный скафандр. И постепенно Лана убедила себя в том, что всё самое гадкое с ней уже случилось в той, другой жизни. В которой она была замужем.
Глава 3. Павор
***
Всё шло своим чередом, ничто не предвещало беды.
Домой Павора привезла непьющая секретарша, старая кляча, которую Павор давно хотел поменять на молодое животное с сиськами, да всё недосуг было. Потом, толку от этих сисек, если в сундуке над ними каша? И вообще, бог вечно дарит сиськи стервам. Не сдержишься ещё, ущипнёшь или крикнешь, а стерва жалобу настрочит, не-е-ет, уж лучше старая объезженная кляча, на ту ори, хоть лопни, она только зенки выпучит и зубы крепче стиснет, к тому же с больным желудком баба. Нет, братцы, ничего лучше старой секретарши с больным желудком.
Ну, может, самую малость подзадержался. Ведь как отказать, когда юбилей у коллеги?
Павор любил, чтобы дома было чисто и вкусно пахло, а жена встречала у порога с Капитошкой на руках, расчёсанная и в нарядном халатике, которых он ей сам купил с десяток. Обязательно с улыбкой — Павору нравилось выражение радости и признательности, тем более, жене было за что благодарить — шутка ли, сидит дома, на всём готовом, ни дня в жизни не работала. Фактически из говна её вытащил, законным браком взял в приличный дом, ни разу не попрекнул, что копейки с собой не принесла, подушки, даже ложки ржавой. С одной стороны, что Павору приданное? Своего добра слава богу нажито, не нищий вроде её тётки. Главное, пизда в наличии была, значит жена годилась, чтоб рожать. Самое бабье дело. Детей Павор любил и непременно хотел ещё и сына, над чем старательно работал, хе-хе.
В этот раз его никто не встретил, более того, в прихожей валялись какие-то вещи, Павор даже поднял что-то по инерции, и только потом начал сердиться. Закрутилась, что ли? Не слыхала, как подъехала машина?
— Светлана! — крикнул он. — Я дома!
Никто не отозвался, не затопали детские ножки Капочки, доченьки, не зазвенел её голосочек, тогда Павор испугался. Травма? Больница? Не доглядела за ребёнком? Почему не позвонила?!
И только когда увидел царящий повсюду хаос, понял — тварь его бросила. И ладно бы, чтоб сама увалила ко всем чертям, но тварь забрала самое дорогое — дочку.
До ночи Павор бесновался и всё крушил. Разбил дорогой экран и прекрасное зеркало в резной раме красного дерева, стоившее больше, чем некоторая мебель. После вспомнил про идеальный антистресс — бутылку бурбона. Хватил стакан — вроде попустило.
— Ну вот чего ей моча в голову стукнула? — спросил он у фикуса. — Я ей что, не покупал шмотьё или цацки? Требовал луну с неба? Да просто, блядь, чтоб порядок дома был, и чтоб ебало лишний раз не разваливала. Ну случилось может палку перегнуть раз или два, так я же потом финансово извинялся?
Павор осёкся и, грузно переваливаясь, побежал на второй этаж, проверять гардеробную. Увиденное повергло его в шок — эксклюзивная одежда висела в своих чехлах, он не поленился пересчитать. Янтарные цацки, которые теперь стоили дороже бриллиантов, лежали в своих коробках. А раз жена не взяла того, что можно продать — значит забрала его заначку!
Сейф открылся с пятой попытки, потому что руки тряслись. Наличные и кредитки остались неприкосновенными, это добило Павора окончательно. Всё стало ясно, как белый день — очевидно, тварь нашла ёбаря, который согласился взвалить себе на горб бабу с чужим дитём. Как он ни присматривал за женой, как ни воспитывал и каким бдительным не был — теперь он рогоносец. В тот вечер Павор Игнатьевич напился до освинения и плакал слезами, жалуясь фикусу на сволочных проклятых женщин, которые первые почти что сорок лет жизни Павора избегали его, не взирая на все достоинства, а после сорока подло предали.
