Джон Норман - Пленница Гора
Мой отец нажил состояние на торговле недвижимостью в Чикаго. Ничто, кроме бизнеса, его не интересовало. Я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь меня обнял или поцеловал. Я даже не помню, чтобы он хоть раз в моем присутствии приласкал мою мать или она ответила ему тем же. Мать также была из очень богатой чикагской семьи, владевшей крупными земельными участками на побережье. Мне даже кажется, отца больше волновали не деньги, нажитые им в результате какой-то проведенной операции, а тот факт, что рядом всегда найдется человек более богатый, чем он. Это не давало ему покоя. Он был несчастным, не знавшим покоя человеком. Весь дом держался на матери; она же постоянно устраивала приемы и вечеринки, которые очень любила. Отец, помню, говорил, что моя мать – лучшее вложение его капиталов. В его устах это звучало как серьезный комплимент. Мать была красивой, но своенравной женщиной. Как-то она отравила моего пуделя за то, что он порвал ее ночную рубашку. Мне тогда было семь лет, и я, помню, очень плакала. Собака была единственным существом, которое я по-настоящему любила. Когда я закончила колледж, ни отец, ни мать не присутствовали на торжественной церемонии вручения дипломов. К тому времени это был второй раз в моей жизни, когда я плакала навзрыд. У отца была назначена какая-то деловая встреча, а мать находилась в Нью-Йорке – где она в то время подолгу отдыхала – и в этот день давала обед для кого-то из своих друзей. Она прислала мне поздравительную открытку и дорогие часы, которые я тут же подарила одной из подружек.
В тот же год отец, которому едва перевалило за сорок, скончался от сердечного приступа. Мать, насколько мне было известно, поселилась в Нью-Йорке, на Парк-авеню, в окружении неизменной свиты прихлебателей. По завещанию она получила наше поместье в пригороде и всю недвижимость в Чикаго, мне же остались только ценные бумаги суммой, наверное, в три четверти миллиона долларов, стоимость которых периодически менялась в зависимости от конъюнктуры рынка – и иногда весьма существенно.
Однако была ли я владелицей трех четвертей или только полумиллиона долларов, меня, откровенно говоря, не очень интересовало.
По окончании обучения я начала жить самостоятельно и сняла пентхауз на крыше одного из небоскребов Нью-Йорка на Парк-авеню. Мы с матерью никогда не видели друг друга.
У меня не было особого желания продолжать учебу. Целыми днями я бездельничала, курила, но наркотиками не баловалась: это казалось мне глупым и совершенно бездарным времяпрепровождением.
Мой отец имел множество деловых связей в Нью-Йорке, а у матери было много влиятельных друзей. Несколько недель спустя после окончания колледжа я cдедала один из своих редких звонков матери, ожидая, что она может оказаться мне хоть в чем-то полезной. Я полагала, что новые знакомства будут мне приятны и сумеют меня развлечь. Уже через два дня после этого звонка я получила приглашение в два агентства для прохождения собеседования, которое оказалось простой формальностью. Я рассчитывала стать фотомоделью, однако девушек для подобного амплуа повсюду хватало в избытке. Среди сотен тысяч претенденток, предлагавших свои услуги, красота сама по себе не имела большого значения. При таком обилии выбора красота уже не являлась основным критерием и на первое место выступали совершенно иные качества, отличные от истинной привлекательности. Так получилось и в данном случае. Мне удалось выйти победительницей и в этом виде соревнований, хотя большого удовольствия это мне не доставило.
Мне нравилось работать фотомоделью, но продолжалось это всего несколько недель. Приятно было носить красивые наряды. Мне нравился сам процесс демонстрации одежды, хотя иногда это было довольно утомительно. Ассистенты и фотографы казались людьми утонченными, интеллигентными, несмотря на то что временами некоторые из них позволяли себе вульгарные шуточки. Они были профессионалами, а я любителем, и этим все сказано. Как-то один из них назвал меня кривляющейся стервой. В ответ я только рассмеялась.
Предложения сыпались на меня со всех сторон. Наиболее соблазнительным мне казалась демонстрация отдельных частей купальных костюмов, разрабатываемых одной очень известной компанией, название которой упоминать я не хочу, поскольку оно не служит целям настоящего повествования.
В понедельник вечером мне пришло очередное приглашение от этой компании. Я должна была участвовать в демонстрации новых моделей в среду утром. Вторник у меня оставался свободным. Свою цветную служанку я отпустила до среды, рассчитывая управиться с хозяйством самостоятельно. Мне хотелось побыть дома одной, почитать и послушать пластинки.
Во вторник я решила поспать подольше.
Проснулась я, когда солнце уже вовсю пробивалось сквозь задернутые шторы. Я лениво потянулась в кровати. День был теплым и ласковым. Я спала обнаженной, и свежие простыни приятно обнимали тело. Я протянула руку к стоящему у кровати журнальному столику и взяла лежащие на серебряном подносе сигареты. В комнате все было как обычно. Мягкие комнатные тапочки из шкуры коалы стояли на ковре у прикроватной тумбочки. Книги лежали на своих местах. Ночник слабо горел, как я и оставила его накануне. Будильник я не заводила, и часы продолжали идти, не подавая сигнала. Вкус сигареты показался мне неприятным, и я ее затушила. Полежав еще немного, я спустила ноги с кровати и привычным движением сразу попала в комнатные тапочки. Поднявшись, я набросила на себя пеньюар и направилась в ванную комнату.
Здесь я сбросила с себя халатик и, подвязав волосы, забралась под душ. Тугие струи горячей воды приятно забили по телу. Теплый солнечный день обещал быть наполнен негой и ласковой ленью. Я стояла под душем, запрокинув голову и закрыв глаза, позволяя воде ласкать мое тело. Затем я намылилась и начала растираться мягкой мочалкой.
Когда мои руки коснулись левого бедра, что-то меня неприятно поразило. Я нащупала на бедре нечто такое, чего раньше там не было. Я смыла с себя мыльную пену и наклонилась посмотреть, что вызвало у меня такое удивление.
Внезапно в глазах у меня все потемнело. Сердце бешено забилось. Я едва могла перевести дыхание. Меня всю трясло.
Боли я не чувствовала.
Еще вчера на ноге у меня ничего не было.
Теперь высоко на бедре виднелась глубокая отметина. Она была дюйма в полтора длиной, изящная и по-своему даже красивая. Я знала, что она не могла появиться в результате естественного ранения. Она была для этого слишком аккуратной, слишком утонченной. Ее могли поставить только сознательно, тщательно выбрав для этого место.
Все поплыло у меня перед глазами. Я пошатнулась и вынуждена была опереться о стену. Двигаясь, словно во сне, я смыла с себя остатки мыльной пены и закрутила краны с водой. Выйдя из ванной комнаты, я, как была – мокрая, босиком, – пошатываясь, побрела в спальню, где напротив кровати у стены стояло большое, в полный рост человека, напольное зеркало. Здесь мне снова показалось, будто земля уходит у меня из-под ног. На поверхности зеркала отчетливо виднелся еще один знак, который я, проснувшись, не заметила. Он был нарисован моей самой яркой губной помадой прямо посредине зеркала на уровне моего лица. Размером он был в полтора фута и в точности повторял изящную отметину у меня на бедре.
