Юрий Никитин - Придон
С конем в поводу подбежал оруженосец Аснерда. Мальчишка вытаращенными глазами смотрел на героя, что полгода назад добыл легендарный меч бога войны Хорса. Даже не Хорса, как говорят, а еще более древнего, грозного и страшного бога. Тот дивный меч мог бы оставить себе, но не оставил, ибо богат тот, кто дарит, а не тот, кто принимает дар. Он вернулся в блеске славы, разгромив и повергнув дивов, колдунов, драконов и чужих богов, но сейчас похож на умирающего. И, самое позорное для артанского воина, он в рубашке, словно женщина или ребенок. Костлявые плечи выпирают, а когда ветер прижимает ткань к телу, ребра проступают настолько четко, словно мяса там нет вовсе. Говорят, на спине героя две страшные раны, их не могут вылечить лекари, не могут волхвы, не в состоянии одолеть даже колдуны и маги.
Аснерд с болью и жалостью смотрел, как Придон с трудом вставил ногу в стремя. В седло поднялся – не взлетел птицей, а поднялся, как старик с постели! – с третьей попытки. Пальцы ухватились за конскую гриву, конь переступил с ноги на ногу, удерживая равновесие, всадника клонило на другой бок.
– Прощай, Аснерд, – сказал он мертвым голосом. Сердце Аснерда дрогнуло и остановилось.
– Постой, – сказал он тревожно. – Ты куда? Эй, вороной, проследи, чтобы он полежал на зеленой травке, глядя в небо, а потом вернулся…
– Я в Степь, – ответил Придон тем же голосом, что уже не принадлежал этому миру. – Просто в Степь.
Аснерд молча стиснул челюсти. В Степь, просто в Степь, уходят из нор звери, зачуявшие близкую смерть. Уходят подальше и там испускают дух, чтобы… Да кто знает, зачем уходят звери, но человек – не зверь! Или все-таки зверь?
– Боги, – взмолился он, глядя в сгорбленную спину героя, – боги… какого черта? Вы что, спите? Не должен такой человек помирать. Не должен! Говорят, он вхож к вам на небеса… Если правда, то как вы можете вот так? И ничего-ничего, чтобы он… ожил?
Конь двинулся медленно, бережно, чувствуя, что хозяин, всегда такой могучий и быстрый, сейчас едва держится в седле. Придон в самом деле раскачивался, в ушах и в голове непрерывно звучит ее голос, едва слышный, но в нем боль, недоумение, а кровь поднимается от изнемогающего сердца. Он всхлипывал, не стыдясь бегущих по щекам слез.
Почудилось или в самом деле слышал отчаянный душервущий женский крик, что догнал и больно поразил в спину: «Возьми мое сердце, а песни верни!!!»? Почему не повернул даже головы? Не позволила та буря, что бушевала в нем, та ярость, что разрывала на части, та страсть, что вела по жизни, вела через Огненные Земли, через заснеженные горы, через жуткий Лес?..
Ее отчаянный крик, он слышал его отчетливо, но только крик, ибо ревущая в нем буря заглушила слова. И только потом, уже когда мчался, обезумев от горя, по ровной степи Артании, снова и снова слышал этот крик, этот плач, это отчаяние, клял себя, что не остановился, не повернул коня. Гордость заставила мчаться навстречу рвущему волосы жестокому ветру, гордость не позволила натянуть повод и вернуться в Куявию. Даже не в Куявию, а к Итании. Но потом, когда обессилел и свалился с коня, начал в том грохоте, в том реве урагана, что разрывает изнутри, различать и слова, что отныне терзают сердце сладким миражем.
Теперь он вздрагивает и сам, ибо ее слова оказались целиком из ранящего его крика. Они поразили в спину так, что отныне там глубокая кровоточащая рана. Дважды Итания выкрикнула особое, жгучее, и две жгут отныне раны, что слились краями в одну – кровоточащую, изнуряющую. Единственное, что получил за свои деяния. Единственная плата за меч Азазеля.
За эти полгода он, не находя себе места, исколесил всю Артанию. Его принимали даже у лемков и гуцагов, в племенах, что не признают Скилла тцаром Артании, хотя и обязались в случае нападения куявов, славов или вантийцев выступить на защиту их общей страны.
Одинокий всадник не угроза, к тому же сразу замечали, что он и не пытается подсчитывать, у кого сколько войск, не склоняет знатных людей к измене, а сразу же бросается к знахарям и волхвам. Его заставляли пить разведенный в воде пепел сожженных змей, он подолгу лежал на шкурах пардусов, что имеют магические свойства, смотрел на луну, в то время как воскуряли лечебные травы, он давал навешивать на себя амулеты, обстригать волосы, отворять кровь, но все оставалось по-прежнему: перед глазами видел ее прекрасное лицо так ясно, что грудь разрывалась от тоски. Он плакал и бил кулаками по голове, в ушах звучал ее нежный тихий голос, он вскрикивал в агонии: за что, за что является ему, за что мучает, что это за сладость в ее жестокой душе, почему так любит его терзать?
Он покидал кочевье под молчаливое сочувствие, а в следующем его уже встречали, ибо молва о подвиге сына артанского правителя и подлом коварстве куявов летела впереди него. Многие колдуны сами без зова приходили, он покорно глотал снадобья, то горькие, то едкие, пил отвары и настойки, над ним переламывали кости драконов, под ним зарывали плоды куявского дерева с красными ягодами, он покорно проводил там три ночи, вокруг плясали и стучали в бубны, отгоняя злых духов, он сам ходил вместе с магами вокруг костра, где сгорали душистые метки волшебных деревьев, повторял заклинания и заговоры, обращался с просьбами ко всем богам, давал обеты и клятвы, только бы избавили от наваждения.
Он обошел всех жрецов, знахарей, лекарей, колдунов, встречался с магами. Его заставляли смотреть на звезды, его подвешивали на веревке и окунали в священный источник, его заставили изловить в пещерах белого тритона, высушить, истолочь и три дня носить порошок на груди.
Все знали о его страшных ранах на спине, но Придон не упоминал о них, не просил излечить, и волхвы, как он и просил, лечили его сердце, его душу и только потом, когда ничего не получалось, уже почти тайком, по своей воле, пробовали избавить от жестоких ран.
* * *Аснерд и Вяземайт долго смотрели вслед. Раньше смотреть долго не пришлось бы: короткий и быстро затихающий стук копыт, облачко пыли, блеснувшая искорка топора, подброшенного от избытка сил к небу, и снова степь ровная и чистая, а сейчас конь уходит шагом, оберегая всадника, а того раскачивает так, что того и гляди упадет.
Наконец Аснерд повернулся к Вяземайту, но верховный волхв делал вид, что не замечает требовательного взгляда артанского полководца. Зоркие глаза прослеживали за страдающим братом тцарствующего Скилла. Легкий ветерок надул рубашку пузырем, спрятал худые ребра, но куда деть тонкую шею, истончившиеся руки, что уже не поднимут боевой топор?
– Не смотри на меня так, – буркнул он, не поворачивая головы. – Не смотри!
– А что, – буркнул Аснерд, – признаешься, что никакой не волхв?.. Тот бы что-то сделал.
