Аркадий и Борис Стругацкие - Мир Полудня (сборник)
Бах! Бах! Бах! Что-то стало с треском лопаться в ночном небе, и на нас посыпались острые звонкие осколки, и сразу сделалось холодно и неудобно. Это были пулеметные очереди. Загремели пулеметные очереди. «Ложись, Вузи!» – заорал я, хотя еще ничего не сообразил, и бросил ее на землю, и упал на нее, чтобы прикрыть от пуль, и тут меня стали бить по лицу…
Тра-та-та-та-та… Вокруг меня частоколом торчали одеревеневшие люди. Некоторые стали приходить в себя и обалдело шевелили белками. Я полулежал на груди твердого, как скамейка, человека, и прямо перед моими глазами была его широко раскрытая пасть с блестящей слюной на подбородке… Синий – зеленый, синий – зеленый, синий – зеленый… Чего-то не хватало. Раздавались пронзительные вопли, ругань, кто-то бился и визжал в истерике. Над площадью нарастал густой механический рев. Я с трудом поднял голову. Плафоны были прямо надо мной, синий и зеленый равномерно вспыхивали, а красный погас, и с него сыпался стеклянный мусор. Тра-та-та-та-та!.. – и сейчас же лопнул и погас зеленый плафон. А в свете синего неторопливо проплыли распахнутые крылья, с которых срывались красноватые молнии выстрелов.
Я опять попытался броситься на землю, но это было невозможно, все они вокруг стояли, как столбы. Что-то гадко треснуло совсем недалеко от меня, взвился султан желто-зеленого дыма, и пахнуло отвратительной вонью. Пок! Пок! Еще два султана повисли над площадью. Толпа взвыла и заворочалась. Желтый дым был едкий, как горчица, у меня потекли слезы и слюни, я заплакал и закашлял, и вокруг все тоже заплакали, закашляли и хрипло завопили: «Сволочи! Хулиганы! Бей интелей!..» Снова послышался нарастающий рев мотора. Самолет возвращался. «Да ложитесь же, идиоты!» – закричал я. Все вокруг меня повалились друг на друга. Тра-та-та-та-та-та!.. На этот раз пулеметчик промахнулся, и очередь пришлась по дому напротив, зато газовые бомбы снова легли точно в цель. Огни вокруг площади погасли, погас синий плафон, и в кромешной тьме началась свалка.
Глава седьмая
Не знаю, как я добрался до этого фонтана. Наверное, у меня здоровые инстинкты, а обыкновенная холодная вода – это было как раз то, что нужно. Я полез в воду, не раздеваясь, и лег. Мне сразу стало легче. Я лежал на спине, на лицо мне сыпались брызги, и это было необычайно приятно. Здесь было совсем темно, сквозь ветви и воду просвечивали неяркие звезды, и было совсем тихо. Несколько минут я почему-то следил за звездой поярче, медленно двигавшейся по небу, пока не сообразил, что это ретрансляционный спутник «Европа», и подумал, как это далеко отсюда, и как это обидно и бессмысленно, если вспомнить безобразную кашу на площади, отвратительную ругань и визг, мокротное харканье газовых бомб и тухлую вонь, выворачивающую наизнанку желудок и легкие. Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей, вспомнил я, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок… Бесценный Пек обожал цитировать старца Зосиму, когда кружил с потиранием рук вокруг накрытого стола. Тогда мы были сопливыми курсантами и совершенно серьезно воображали, будто такого рода изречения годятся в наше время лишь для того, чтобы блеснуть эрудицией и чувством юмора…
Тут кто-то шумно рухнул в воду шагах в десяти от меня.
Сначала он хрипло кашлял, отхаркивался и сморкался, так что я поспешил выбраться из воды, потом принялся плескаться, ненадолго совсем затих и вдруг разразился бранью.
– Гниды бесстыжие, – рычал он, – пр-р-роститутки… Дерьмо свинячье, стервы… По живым людям! Гиены вонючие, пархатые суки… Слегачи образованные, гады… – Он снова яростно отхаркался. – Свербит у них в заднице, что люди развлекаются… На щеку наступили, сволочи… – Он болезненно охнул в нос. – Провались они с этой дрожкой, чтобы я туда еще раз пошел…
Он опять застонал и поднялся. Было слышно, как с него льет. Я смутно различал во мраке его шатающуюся фигуру. Он тоже меня заметил.
– Эй, друг, закурить нету? – окликнул он.
– Было, – сказал я.
– Суки, – сказал он. – Я тоже не догадался вынуть. Так во всем и плюхнулся. – Он прошлепал ко мне и присел рядом. – Болван какой-то на щеку наступил, – сообщил он.
– По мне тоже прошлись, – сочувственно сказал я. – Ошалели все.
– Нет, ты мне скажи, откуда они слезогонку берут? – сказал он. – И пулеметы.
– И самолеты, – добавил я.
– Самолет что! – возразил он. – Самолет у меня у самого есть. Купил по дешевке, всего семьсот крон… Чего им надо, вот что я не понимаю!
– Хулиганье, – сказал я. – Набить им как следует морду, вот и весь разговор…
Он желчно рассмеялся.
– Как же, набил один такой!.. Они тебя так отделают… Ты думаешь, их не били? Еще как били! Да, видно, мало… Их надо было в землю вбить, с пометом ихним вместе, а мы прозевали… А теперь они нас бьют. Народ мягкий стал, вот что я тебе скажу. Всем на все наплевать. Отбарабанил свои четыре часика, выпил – и на дрожку, и бей ты его хоть из пушки. – Он в отчаянии хлопнул себя по мокрым бокам. – Ведь были же, говорят, времена! – завопил он. – Ведь пикнуть же не смели! Чуть из них кто вякнет – ночью к нему в белых балахонах или там в черных рубашках, дадут в зубы с хрустом и в лагерь, чтоб не вякал… В школах, сын рассказывает, все фашистов поносят: ах, негров обижали, ах, ученых совсем затравили, ах, лагеря, ах, диктатура! Да не травить надо было, а в землю вбивать, чтобы на развод не осталось! – Он с длинным хлюпаньем провел ладонью под носом. – Завтра на работу с утра, а мне всю морду свезло… Пойдем выпьем, а то еще простудимся…
Мы пролезли через кусты и выбрались на улицу.
– Тут за углом «Ласочка», – сообщил он.
«Ласочка» была полна мокроволосыми полуголыми людьми. По-моему, все были подавлены, как-то смущены и мрачно хвастались друг перед другом синяками и ссадинами. Несколько девушек в одних трусиках, сгрудившись вокруг электрокамина, сушили юбки – их платонически похлопывали по голому. Мой спутник сразу пролез в толпу и, размахивая руками и поминутно сморкаясь в два пальца, стал призывать «вколотить их, сволочей, в землю по самые уши». Ему вяло поддакивали.
Я спросил русской водки, а когда девушки отошли и оделись, снял гавайку и подсел к камину. Бармен поставил передо мной стакан и снова вернулся за стойку к пухлому журналу – решать кроссворд. Публика разговаривала.
– …И чего, спрашивается, стрелять? Не настрелялись, что ли? Как маленькие, ей-богу… Добро только портят.
– Бандиты, хуже гангстеров, а только как хотите, дрожка эта – тоже гадость…
– Это точно. Давеча моя говорит, я, говорит, тебя, папа, видела, ты, говорит, папа, синий был, как покойник, и очень уж страшный, а ей всего-то десять лет, каково мне было в глаза ей смотреть, а?..
