Джон Толкин - Властелин колец
ОН:
Когда весною зелен лист и весел в жилках сок,
И шаг широк, и вдох глубок, и нежен ветерок,
И оглашает ручеек округу звонкой песней –
Вернись ко мне! Скажи, что нет земли, моей чудесней!
ОНА:
Когда весна гудит в полях и злаки в рост идут,
И белой пеною цветы в садах моих цветут,
И дождик будит все окрест своей веселой песней –
Я не вернусь, поскольку нет земли, моей чудесней!
ОН:
Когда приходит лето в лес и золотит листву,
И славно встать под сенью крон и грезить наяву,
И ветер с запада поет над лесом сладкогласно –
Вернись ко мне, скажи мне: «Да! Земля твоя прекрасна!»
ОНА:
Когда лелеет лето плод и ягоды горят,
И колос гнется до земли, и медом налит сад,
Пусть ветер с запада зовет и кличет сладкогласно –
Я не вернусь в твои леса: земля моя прекрасна!
ОН:
Когда зима дохнет в лицо и оголится лес,
И не дождешься ни луча с померкнувших небес,
И вихрь черный, ледяной, нагонит мглу с востока –
Я разыщу тебя, мой друг: разлука так жестока!
ОНА:
Когда зима придет в поля и черным станет луг,
И мрак холодной пеленой покроет все вокруг –
Я позову тебя, мой друг!
Как вьюге ни стараться –
Мы встретимся, чтобы навек друг с дружкою обняться!
ОБА:
В далекий край с тобою мы пойдем одним путем –
И то, чего искали врозь, мы вместе обретем!
– Вот так, – сказал Древобород, кончив песню и немного помолчав. – Эльфийская песня, что и говорить: несерьезная, быстрая на слова и слишком скоро кончается. Но суть передана правильно. Правда, энты могли бы сказать в свою защиту гораздо больше, будь у них время!.. Ну ладно. Теперь пора встать и вздремнуть немного. Вы где будете стоять?
– Хоббиты спят лежа, – сказал Мерри. – Так что лучше этой постели нам тут ничего не найти.
– Лежа? – удивился Древобород. – Ах, ну конечно! Гм! Гумм! Песня унесла меня в далекие времена, и мне показалось, будто я говорю с ребятишками, с маленькими энтийскими побегами. Вот как! Ну ладно, коли так, ложитесь, а я, пожалуй, пойду постою под дождиком. Спокойной ночи!
Взобравшись на каменное ложе, Мерри и Пиппин свернулись калачиком и натянули на себя листья папоротника. Подстилка была свежей, душистой и теплой. Свет постепенно гас, деревья мерцали совсем слабо. За порогом смутно виднелся силуэт Древоборода – он стоял совершенно неподвижно, высоко подняв руки над головой. С неба глядели яркие звезды; пронизанные лучами капли воды, льющейся на руки и голову великана, падали и падали к ногам энта беспрестанным серебряным водопадом. Так, под звон капель, хоббиты и уснули.
Когда они снова открыли глаза, широкий зал озаряли лучи прохладного солнца, добравшиеся уже до самого порога ниши. Высоко в небе неслись обрывки облаков, подгоняемые сильным восточным ветром. Древоборода поблизости не было, но, не успев еще толком умыться водой из каменной чаши, Мерри с Пиппином услышали гудение и бормотание – и на дорожке между деревьями, что–то напевая, появился хозяин дома.
– Хо–о! Хо! Доброе утро, Мерри и Пиппин! Долго же вы спите! Я успел сделать уже не одну сотню шагов. Хлебнем–ка водицы – и на Собор!
Он налил хоббитам две полные чаши энтийского питья – на этот раз из другого жбана. На вкус питье тоже показалось другим: гуще, сытнее. Пока хоббиты, болтая ногами, потягивали водицу и отщипывали по маленькому кусочку от эльфийских хлебцев (не потому, что им хотелось есть, а просто – какой же завтрак без еды?), Древобород стоял рядом, мурлыча себе под нос какую–то энтийскую, а может, эльфийскую песенку на неизвестном хоббитам языке, и глядел в небо.
– А где это – Собор энтов? – осмелев, спросил Пиппин.
– Гу–у! Что? Собор? – обернулся Древобород. – Вопрос не совсем правильный. Собор – это не «где», это не гора и не поляна, это – совещание, совет, и случается этот совет энтов, по нынешним временам, не часто. Но сегодня мне удалось у многих заручиться обещанием, что они придут. Встретимся мы там же, где и всегда, – в Заколдованной Балке, как прозвали это место люди. Это к югу отсюда. Мы с вами должны быть там еще до полудня.
Быстро собравшись, они отправились в путь. Древобород, как и в прошлый раз, нес хоббитов на руках. У выхода из дома он повернул направо, перешагнул через поток и двинулся к югу вдоль высоких, почти безлесых, увалистых склонов. Выше белели березовые и темнели рябиновые рощицы, а ближе к вершинам начинался черный высокогорный сосняк. Вскоре Древобород свернул в лес, и хоббиты поразились: таких высоченных деревьев – причем каждое в несколько обхватов – они, пожалуй, еще никогда не видывали. Под сенью этих великанов дышать снова стало трудновато; впрочем, хоббиты вскоре привыкли и перестали замечать духоту. Древобород не затевал разговора – только беспрестанно гудел и что–то напевал низким, глубоким басом: «Бум, бум, румбум, бурарбум, бум, дарар–бум, бум, дарар–бум», то и дело меняя ритм и высоту тона. Время от времени хоббитам казалось, что из глубины леса слышится ответное бормотание и гулкое, странное эхо, которое доносилось то из–под земли, то из густо переплетенных крон, то прямо из глубины стволов. Но Древобород не останавливался и не поворачивал головы.
Идти пришлось долго. Пиппин попробовал было считать «энтийские шаги», но сбился на третьей тысяче. Как раз в это время Древобород начал замедлять шаг. Наконец он остановился совсем, поставил хоббитов на землю и, рупором поднеся ко рту ладони, протрубил в них: «Гу–умм! Гомм!» По лесу разнесся гул, отозвавшийся бесконечно повторяющимся эхом. Издалека послышалось такое же «Гумм, гум, гу–умм!». Но это было уже не эхо – это был ответ.
Древобород снова взял хоббитов на руки и пошел дальше; теперь он то и дело останавливался, чтобы послать в глубину леса новый призыв, – и с каждым разом ответный гул становился все ближе и громче. Наконец впереди выросла непроницаемая стена темных вечнозеленых деревьев, незнакомых хоббитам. Ветви начинались прямо от корней и были густо усажены темными, глянцевыми, как у остролиста, листочками – только без колючек. Соцветия с крупными лоснящимися бутонами оливкового оттенка упруго торчали кверху.
Древобород свернул влево, на утоптанную тропинку, ведущую к узкому проходу в этой великанской живой изгороди. За изгородью сразу начинался крутой спуск на дно большой балки, круглой, как чаша, широкой и очень глубокой, окаймленной темной стеной деревьев. Склоны и дно балки поросли травой; деревьев за изгородью уже не росло – только на самом дне чаши стояли три очень высокие и очень красивые серебристые березы. В балку спускались еще две тропы: одна – с востока, другая – с запада.
