Юрий Никитин - Придон
– Я сам поведу туда отряд, – сказал он. – Сам виноват, мог бы предусмотреть!
– Да что ты мог, – ответил Придон с досадой. – Мы никогда еще не воевали в горах!
– И все-таки, – сказал Аснерд, – мы уже знаем, что надо попасть всего лишь в крохотную долину, что еще выше их хваленого Города Драконов. Сколько там человек? Сто, двести? Пусть даже тысяча! Но если Город Драконов, где жили три тысячи человек и куча драконов, большой город, взяли, сожгли, разрушили, разнесли по камешкам, то что особенного с Долиной Иггельда?
Придон промолчал, сказал, уронив взгляд:
– Да, я понимаю. Но все же береги себя.
– Иггельд не воин, – возразил Аснерд. – Я привезу его в оковах!.. А потом попируем, вспомним старое доброе время и… отпустим, как думаешь?
Придон усмехнулся. Напряженное лицо потеплело.
– Он будет удивлен, когда от нас, его противников, еще и получит почести! Заслуженные, кстати. Шутка ли, бьется… все еще бьется, хотя уже вся Куявия кверху лапами, а он, не воин, в жизни не бравший в руки ни меча, ни боевого топора, все еще отстаивает свой клочок земли от нас, потрясших Вселенную!..
Во всей Куявии, подумал он мрачно, не осталось городов и сел, что не признали бы его власти. Нет клочка земли, где не ступило бы копыто артанского коня. Даже те немногие селения, что в горной части, поспешили прислать гонцов с уверениями в покорности.
И только один Иггельд, помешанный на своих драконах, полусумасшедший от любви к ним, ни о чем другом не умеющий думать и говорить, держится.
Но была еще одна крепость, он с болью признавался только себе, которую взять так и не удалось. Итания замкнулась, жар в ней угас, в глазах поселился холод. Он каждую ночь приходил к ней, целовал ее ступни, розовые пальчики, чего не сделал бы ни один артанин в отношении к женщине, пытался разогреть, сам едва не сгорал, она не противилась, просто терпела.
Он приходил в такое отчаяние, что бросался в свою комнату и ревел там, как раненый зубр, разбивал в кровь кулаки о стены. Слезы прожигали в щеках дымящиеся канавки, он бросался в бассейн и остервенело мылся, но все равно чувствовал себя грязным похотливым скотом.
Более того, она перестала заниматься даже дворцом, безучастно просиживала целые дни в своей спальне. Когда Придон входил в ее покои, она отворачивалась к окну.
* * *Странно, но по Куявии, не только захваченной, но и вроде бы примирившейся с железной властью артан, прокатилась волна внезапного недовольства.
Самыми недовольными оказались как раз не блестящие и прекрасно вооруженные войска, что пока еще в целом оставались с артанами, а простой народ, простонародье, быдло, с ними не считались ни даже самые мелкие беричи, ни артане. Именно простой народ, слушая у домашних очагов рассказы очевидцев, похожие на сказки, про дивных драконов, гордились, что только у них, куявов, живут эти драконы, что именно куявы сумели с ними подружиться и даже подчинить своей воле, что эти огромные ужасные чудовища покорно носят на спине людей, таких же простых, как и они, указывают им скрытые сокровища, клады, россыпи золота, волшебные вещи и тайные пещеры, где хранятся вообще несметные сокровища древних народов и великие чудеса, перед которыми даже скатерть-самобранка и ковер-самолет будут простыми тряпками…
И едва артане двинули войско в горы, чтобы уничтожить эту красоту, эту мечту, население заволновалось. Но когда пошел слух, что люди и драконы выстояли, а потом и дали отпор, во всех деревнях начались праздники, веселье. Если в городах люди друг у друга на виду, там артане чувствуют себя хозяевами, то на бескрайних просторах Куявии, где можно сутки ехать и не встретишь села, только мелкие деревеньки, распаханные поля, там одинокие артане начали исчезать, словно растворялись подобно капле дождя в песке.
Придон повелел нещадно подавлять любое сопротивление, но мудрый Вяземайт уговорил разослать вельможам и берам послания, в которых уверял в дружбе, а все жестокости относятся, мол, только к простонародью, что осмелилось взяться за оружие, в то время как обязанность любого простого народа – кормить благородных, на чьих плечах лежит обязанность начинать войны, вести и заканчивать. Под этим предлогом куявские деревни, где было замечено сопротивление, сжигались, сравнивались с землей, а жителей либо истребляли, либо изгоняли. Уцелевшие уходили в леса, а в соседних деревнях росла и ширилась ненависть к захватчикам. К тому же все деревни кому-то да принадлежали, и нередко оскорбленный берич собирал свою дружину и начинал мстить тем, чьего заступничества от Тулея искал совсем недавно.
* * *Зашел Вяземайт, усталый, осунувшийся, веки покраснели и набрякли, а кровеносные жилки в глазах полопались, там залило кровью. Вид у волхва был жутковатый, но поприветствовался мирно, почти весело, только голос звучал утомленно, с хрипотцой:
– Как себя чувствуешь?
Придон промолчал. Вяземайт прошелся по залу, взгляд умудренного жизнью волхва то и дело прыгал к торчащему из столешницы топору. Придон вогнал его до середины лезвия, как еще не расколол, говорят, разбитую мебель каждый день выносят и заменяют новой.
– Что тебя интересует? – поинтересовался Придон холодно.
– Заканчивается месяц, – напомнил Вяземайт.
– Ну и что?
– Ты знаешь, Придон. Не может быть, чтобы о таком забыл. Осталось три дня. Если покинешь Куябу и направишься в Артанию, тебе предначертана долгая жизнь, полная подвигов, великих деяний, создание могучей державы, перед которой все Троетцарствие покажется крохотным лоскутком земли…
Придон прервал:
– А если останусь, то я лягу в эту землю, как уже лег Ральсвик, Зброяр и Крок, Волин и Герць?.. Вяземайт, я человек, а не флюгер. Я сказал, что останусь! Почему ты решил, что я сегодня думаю иначе?
Вяземайт выставил перед собой ладони:
– Ничего оскорбительного, Придон! Ничего оскорбительного. Кстати, ничего нет в том, что сегодня человек думает иначе, чем вчера. Так и должно быть. Иначе мы остались бы детьми!
– Вяземайт, со мной не хитри. В этом я не дрогну.
* * *Он проснулся в полночь, сердце трепетало, в душе оставалось ощущение чего-то страшного, огромного, что ухватило его в бесконечную длань, стиснуло, а над всем звучал жуткий нечеловеческий голос, и каждая частица в его теле трепетала от ужаса.
В комнате блистал прерывистый свет, Придон жадно хватал широко раскрытым ртом затхлый воздух, не сразу понял, что он уже вынырнул из страшного сна, под ним привычное ложе, но этот жуткий трепещущий свет, всю комнату ежесекундно озаряет пугающе яркое лиловое пламя, все ярче и ярче, ослепительнее, лиловость сменяется смертельной голубизной… и наконец, как прорвало плотину, разом хлынули шелест листвы, треск веток, скрип, донесся далекий гул, но только не слышно грома, жуткие слепящие молнии совершенно без грома!
