Патриция Селайнен - Отступник
— Пятнадцать… Вдвое меньше того, что я провел в заточении, ибо моя жизнь была добровольным заточением в мрачной сырой башне рядом с полоумным стариком. Я не знал людей, не изведал ни хмеля, ни сладости женских губ…
— Но ты вырвался на свободу, — перебил варвар, опасаясь, что красноречие слишком далеко уведет хозяина.
— Да, вырвался… И все испробовал сполна. Боюсь, со мной произошло то же, что бывает с голодным, слишком рьяно накинувшимся на еду. Поспешное насыщение не стоило мне жизни, но отбило вкус ко многому. Я поостыл и пустился в странствия. Был рудознатцем в Офире, звездочетом в Кофе, придворным врачевателем в Туране. Посетил Кхитай и Вендию.
Симплициус встал и беспокойно заходил по зале. Рука его непроизвольно поднималась к лицу и теребила острую бородку.
— Люди воображают, что перемена мест может избавить от навязчивых мыслей. Убогое заблуждение… Позади всадника сидит мрачная забота. — Гандер снова сел, одним глотком осушил кубок и снова заговорил, уставив в лицо гостя блестящие глаза: — Я не прижился за морем Вилайет и повернул вспять, к западным пределам. В конце концов меня занесло в Зингару. Я нанялся на службу к одному нобилю. Он был очень богат и очень стар. Опасно задерживаться на этом свете, когда у тебя есть нетерпеливый алчный отпрыск, только и мечтающий о том, как бы запустить руки в заветные сундуки…
— Верно, — согласился Конан, отпивая из кубка. — Благоразумнее при жизни оделять детей богатством, чтобы они не ждали твоей смерти.
— Мой наниматель был другого мнения. Он держал юнца в черном теле. Какая дурость… Безусые стыдятся ржавой шпаги и продранных локтей больше, чем самых низменных пороков.
— И что же, мальчишка пустил кровь старику?
— Нет, — усмехнулся гандер, — змееныш действовал умнее. Он пришел ко мне и пожаловался, что его любимому псу сильно досталось на охоте. Я осмотрел собаку. Медвежья лапа переломила хребет. Можно было только избавить тварь от мучений. Я приготовил отвар из одной травки, растущей на болоте. Любящие жены частенько подносят это зелье старым сварливым мужьям. Пес отказывался принять питье из моих рук. Я оставил плошку со снадобьем молокососу и ушел. Наутро слуга прибежал ко мне и сообщил, что старый господин отправился на Серые Равнины, а молодой требует лекаря к себе. Что было дальше, угадать несложно. — Симплициус скривил губы в ухмылке. — Некоторое время меня гноили в темнице, но и этого показалось мало. Я взошел на костер.
— Что же тебя спасло? — оживился киммериец, который и сам нередко бывал на краю смерти. — Хлынул дождь и лил, не переставая?
— Нет, — отверг его предположение колдун. — Я не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться на физиономию мерзавца, когда огонь догорит. Мальчишка все не унимался — попробовал вздернуть меня, обезглавить, отравить… Сколько трудов пошло прахом… Наконец болван сообразил, что не в его власти лишить меня жизни. Но не мог же он отпустить на все четыре стороны человека, который того и гляди донесет на него? Конан недоумевал:
— Почему ты просто не стер с лица земли замок вместе с хозяином и всей челядью, коль скоро власть твоя так велика?
— Это было бы слишком просто. Куда забавнее наблюдать, как далеко может завести человека подлость и страх. Наконец тупица нашел способ обезопасить себя: он нанял корабль, который доставил меня в изгнание на остров.
— Разве ты не мечтал вернуться и отомстить?
— Зачем? Как только нога моя ступила на пустынный берег, я понял, что скитаниям пришел конец и пора овладеть наследством, которое оставил мне учитель.
— Ты получил наследство? Зачем же было наниматься на службу?
— Мое наследство выражалось не в звонкой монете, хотя стоило куда больше.
— Что ж это было? Алмаз чистой воды?
— Поднимай выше! Я обрел Тайное Знание…
— А-а… — разочарованно протянул варвар, в глазах которого заклинания и заговоры не имели особой цены. Киммериец предпочитал что-нибудь материальное. Пренебрежение, которое выказал собеседник, не обескуражило Симплициуса.
— Ты не понимаешь, о чем идет речь, — горячо продолжал он. — В Кхитае я наблюдал за тем, как лечат жемчуг.
— Лечат?
— Да. Превращают невзрачный шарик с поврежденной или тусклой поверхностью в сокровище. Мастер осторожно счищает оболочку, и перл рождается заново. Что-то подобное можно проделать и с человеком.
— Содрать с него кожу? — осклабился Конан.
— Не старайся казаться глупее, чем ты есть. Речь идет о врачевании души, об очищении от скверны.
Варвар поежился. Сейчас пойдут призывы к умерщвлению плоти. Он никогда не находил прелести в самобичевании и был вполне доволен собой.
— Что же для этого нужно? Ходить по раскаленным углям?
— Ничего подобного. Надо только совершить обряд очищения.
Конан обеспокоился уже не на шутку. Слово за слово — и ему предложат взойти на алтарь. Не слишком ли высокая плата за кров и стол? Надо придать мыслям гандера более безопасное направление.
— Что же мешало тебе заняться этим достойным делом сразу после смерти наставника?
— Страх, презренный страх… Отведай этих плодов! У них изумительный вкус. А я расскажу тебе вендийскую притчу.
Конан надкусил медовую мякоть, такую сочную, что липкие струйки побежали по подбородку, и охотно приготовился внимать гандеру. Варвар всегда любил слушать сказки.
— Один мастер отлил из воска куклу. Она была так прекрасна, что создатель воспылал к ней страстью. Боги услышали его мольбы и вдохнули в куклу душу. Счастью мастера не было предела, но однажды он куда-то отлучился. Кукла увидела огонь и спросила его: «Кто ты?» — «Дай мне лизнуть твой палец — и узнаешь», — отвечало коварное пламя. Восковая статуя сунула палец в огонь, и палец растаял. «Я не понимаю», — пожаловалась кукла. «Этого мало», — пропел огонь. И когда пламя поглотило целиком создание из воска, кукла прошептала: «Огонь — это я».
— Мудреная сказка… Что она должна означать?
— Цена познания очень высока. Но даже заплатив ее, ты не можешь быть уверен, что обрел истину.
— Так вот чего ты страшился! А скажи…
Конану не удалось закончить фразу, потому что снаружи донесся топот ног, крики и стоны. Симплициус бросился во двор. Киммериец последовал за ним.
Взысканный богами врачеватель,
Живота и смерти я податель.
Я владею даром исцеленья.
Ведомы мне травы и коренья.
Ясно зрю биенье жизни соков.
Жребий сей вознес меня высоко.
Славен тот, кто истину обрящет,
Чудотворен свет ее манящий.
Вступление к лечебнику,
