Юрий Никитин - Куявия
Затем, когда зуд достиг такой степени, что Черныш не мог заснуть, бугры лопнули, оттуда высунулись жалкие культяпки крыльев. Пока еще толстенькие жилистые пальцы без всякого намека на перепонки, потом медленно пошли в рост, и восхищенный Иггельд понял, что крылья – это всего лишь передние лапы, у которых между пальцами натянуты перепонки. Как у жаб, которым драконы – прямые родственники. Только если у жаб вся мощь в задних лапах, а передние у нее просто жалкие отростки, то у драконов передние разрослись, пальцы вытянулись, перепонки между ними оставались такими же тонкими и прочными, что первым драконам помогало перепрыгивать с дерева на дерево, а потом перескакивать пропасти, а их потомкам уже позволило летать.
По всем старым летописям Иггельд знал, что в глубокой древности драконы были только с двумя лапами, задними, а передние превратились в крылья. Все птицы, которые тоже были ящерицами, а потом их боги превратили в птиц, тоже только с задними лапами, но у драконов есть и все четыре лапы, и… крылья! Апоница отмахивался от вопросов, слишком занят, чтобы ломать голову над чепухой, что не относится прямо к кормлению и воспитанию драконов, другие дракозники даже не желали слушать.
И все-таки он сам дошел до ответа, когда вспомнил, что у ящериц отрастают оторванные хвосты, у раков – клешни, у кузнечиков – оторванные ноги. Иногда природа ошибалась, и вместо оторванной лапы отрастал хвост, у раков часто вместо оторванной клешни отрастал усик, он сам видел однажды ящерицу, у которой вместо хвоста отросла лапа. Иногда лапы отрастали на месте глубоких ран. Скорее всего, у одного дракона на месте ран отросли лапы. Он выжил и дал потомство, а его дети сумели тоже выжить и постепенно расплодились. С четырьмя лапами получили преимущество, и двулапых драконов постепенно вытеснили. Двулапые остались, по слухам, только в горных труднодоступных районах Артании.
Хотя, подумал внезапно, муравьи и есть шестилапые. Или у жуков вот и крылья, и все лапы на месте. Почему дракон должен быть похож на двулапую утку, а не на прекрасного крылатого жука?
Крылья отрастали быстро, но, понятно, пока что на таких культяпках не летать, Иггельд начал учить Черныша растопыривать их по команде, Черныш с готовностью принял игру, и когда Иггельд уже убедился, что все получается, Черныш все забегал вперед и прыгал перед ним: ну скажи, чтобы я распахнул крылышки, ну скажи!.. Ты увидишь, какой я послушный!
Иггельд вынужденно хвалил, чесал и гладил, думал, как же не хватает мудрого и опытного Апоницы, ведь так из дракона можно сделать и никчемного чесуна, что привыкнет лезть на ручки к папе и подставлять холку для чесания.
Когда крылышки отросли побольше, Черныш еще не понимал, что с ними делать, пока что это было добавочное место для чесания
Драконы, как слышал Иггельд, жили раньше в горах над обрывами, и когда их дети подрастали, просто бросались с обрыва и растопыривали крылья. Ветер подхватывал, так учились летать. Многие все же разбивались, это последний отбор. Но, понятно, своего Черныша не подвергнет такой жестокости…
Черныш бегал за ним в восторге, размахивал крылышками, как папочка руками, что всякий раз хвалил и чесал, называл умницей.
Однажды, когда бежали против ветра, Черныш поднялся в воздух, пролетел пару шагов и, от изумления перестав махать культяпками, так шмякнулся мордочкой, что взвыл, заскулил, смотрел с патетической обидой на злой и несправедливый камень, что вот так взял и напал на него просто ни за что. Иггельд поспешил на помощь, побил камень, чтобы не обижал его дитятю, Черныш сразу же успокоился, видя немедленное отмщение, лизнул папу и попробовал залезть на ручки.
– Отвыкай, – сказал Иггельд, – хотя мне самому жаль, что уже не подниму тебя, бычок… Ну что, на сегодня хватит?
Нет, заорал Черныш молча. Нет, давай еще!
И снова носились по долине, размахивали: один руками, другой – крыльями. На третьем круге Черныш забыл про злой камень, снова поднялся в воздух и пролетел уже шагов пять, отчаянно колотя по воздуху крылышками. На этот раз ухитрился выставить перед собой лапы, даже откинулся на задницу, не ушибся и завизжал от счастья и открытия, что воздух – та же вода, только очень жидкая, можно ходить по дну, а можно всплыть, если часто-часто махать крылышками.
* * *С того дня он уже выбегал из пещеры с особенным рвением и в жадном нетерпении смотрел на Иггельда. Если раньше была одна команда: «Гуляй!», то сейчас добавилась «Летай». Он произносил их одну за другой, чтобы у Черныша был выбор: мог летать, если хочет, или носиться по долине, переворачивая камни, слизывая длинным быстрым языком мокриц, ловить ящериц, раскапывать норы с мышами и хомяками.
Когда Черныш возвращался и распластывался, как мокрая тряпка, не в силах даже оторвать от земли морду, Иггельд всякий раз с восторгом рассматривал его распущенные в изнеможении крылья, самое удивительное, что создала природа: тончайшие, почти исчезающие не только на солнце, но даже слабый лунный свет просвечивает их насквозь, зачем-то на крыльях как бы налеплены сверху толстые отливающие металлом узкие пластины, не шире чем в два пальца, слегка выпуклые, между пластинами по два-три шага, эти узкие пластины не смогут защитить все крыло…
И лишь когда дракон опускался на землю и начинал убирать исполинские крылья, у Иггельда захватывало дыхание от великолепной грации, с которой крылья складываются на спине. Если у гуся или лебедя они просто становятся меньше и компактно исчезают у кого на спине, у кого на боках, то здесь нежнейшая и тончайшая ткань попросту скрывается под сходящимися пластинками из металла, вся спина отливает сталью, не пробить, не поцарапать, и с первого взгляда не отличить дракона, способного летать, от простого дракона, закованного в прочнейший панцирь костяной брони.
Пластины на спине сходятся настолько плотно, что Иггельд не раз пробовал просунуть хотя бы волосок в щель – все напрасно. К тому же по краям этих металлических пластин густо растет рыжий мех, и когда дракон складывает крылья и спина становится сплошным покатым горбиком, как у покрытой панцирем черепахи, то все возможные щелочки пережимаются надежно, капле воды не пробраться.
Апоница прибыл через месяц, все те; же две лошадки, нагруженные так, что остановились перед пещерой, дрожа с головы до ног, в мыле, на широко расставленных ногах, с поникшими к земле мордами. Апоница торопливо сбросил тяжелые тюки на землю, коням подвязал к мордам мешки с овсом. Привязал повыше, захватив и глаза, пусть лучше смотрят в мешок, чем увидят игривого малыша… Интересно, какой он сейчас?
Послышался топот, из остатков рощи выметнулся громадный зверь, ростом с раскормленного быка, но весь в черном блестящем панцире, огромная голова, пасть распахнута, блестят зубы, глаза горят бешенством.
