Эндрю Фукуда - Охота
— Зачем нам тренироваться? — мрачно произносит он. — Просто пустите нас к геперам. Мы сожрем их за минуту. Нам не нужны тренировки, у нас есть инстинкт, есть голод. Что еще нужно?
— Нужно подождать. Насладиться моментом. В ожидании — половина удовольствия.
Теперь он разглядывает меня. Я чувствую, как его глаза буквально втягивают меня. Затем взгляд становится одобрительным.
Я наблюдал за ним со вчерашней ночи. Он выделяется из всех, и теперь я понял почему. Ему не хочется здесь находиться. Все остальные (за исключением меня, разумеется) в восторге, они в прямом смысле выиграли то, о чем всю жизнь мечтали. Но он идет неохотно, едва волоча ноги, его глаза не горят тем светом, что у остальных, и у него на лбу большими буквами написано: «Я не хочу быть здесь». Короче говоря, он выражает все то, что чувствую я. Мне в голову приходит мысль, но я тут же ее отбрасываю. Он не может оказаться гепером. Настоящий гепер (вроде меня) скрывал бы свои чувства (как делаю я), а не вывешивал бы, как грязное белье, на всеобщее обозрение.
Я изучаю его — его скованную, выдающую проблемы с суставами и возраст походку, — и неожиданно до меня доходит, почему он так мрачен. Он понимает, что у него нет шансов. Он не сможет конкурировать с молодыми охотниками. К тому времени, когда он доберется до геперов, на его долю не останется даже костей. Эта Охота для него — сплошная пытка: подобраться так близко и при этом оставаться так далеко. Ничего удивительного, что он в таком настроении. Он как голодный, пришедший на пир и знающий, что ему не достанется даже крошек.
— Тут происходит намного больше, чем кажется, — говорит он, по-прежнему склонившись над стеклянной тарелкой.
Я не знаю, что сказать, а потому жду продолжения. Но он умолкает и присоединяется к остальным. Я остаюсь в одиночестве.
После лабораторий на третьем этаже мы поднимаемся на четвертый. Его проходим довольно быстро — там нет ничего, кроме пустых аудиторий, в которых стулья подняты на столы. В дальнем конце — лекционный зал. Мы заглядываем в дверь. Затхлый воздух пахнет пылью. Никому не приходит в голову туда зайти, и мы двигаемся дальше.
В конце концов мы попадаем на последний этаж — пятый. Весь он занят центром управления. Это шумное и оживленное место — разительно отличающееся от вымерших нижних этажей. Очевидно, что это центр всего Института. Повсюду мерцают экраны мониторов. Сотрудники с папками в руках снуют между столами и компьютерными терминалами. Все они мужчины, одеты в темно-синие однобортные пиджаки с заостренными лацканами и двумя разрезами сзади, узкие, подогнанные по фигуре. Пуговицы на пиджаках излучают тусклый ртутный свет. Наше появление не остается незамеченным, и некоторые украдкой кидают на нас любопытные взгляды. В конце концов, мы Охотники. Мы те, кому повезет попробовать плоть и кровь геперов.
Вместо бетона стены центра управления представляют собой огромные окна от пола до потолка, дающие практически полный обзор окружающих земель. Отсюда кажется, что мы висим в воздухе над залитой лунным светом равниной.
Наша группа направляется к окнам, выходящим на восток. Купол. Они хотят посмотреть на купол.
Издалека он кажется маленьким, как разрезанный надвое мраморный шарик, слегка поблескивающий в свете звезд.
— Там не на что смотреть, — произносит один из сопровождающих. — По ночам они только спят.
— Они не выходят наружу?
— Ночью — почти никогда.
— Им не нравятся звезды?
— Мы. Им не нравится, что на них смотрим мы. Мы молча стоим у окна.
— Такое чувство, что они знают, что мы здесь, — шепчет один из охотников.
— Уверен, они сейчас пялятся на нас. Из окон этих хижин.
— Они просто спят, — повторяет сопровождающий. Мы все напрягаем глаза, стараясь различить хоть какое-то движение. Но все спокойно.
— Я слышал, что Купол открывается на рассвете. Сопровождающие переглядываются, не зная, можно ли ответить.
— Да, — отвечает один из них. — Он управляется фотоэлементами. Купол поднимается из земли за два часа до заката и опускается через час после рассвета.
— То есть вручную открыть Купол нельзя? — интересуется Пепельный Июнь. — Отсюда? Есть какая-нибудь кнопка или рычаг?
— Нет. Все управляется автоматикой. — Ему хочется сказать что-то еще, но он прикусывает язык.
— У вас есть бинокли?
— Да. Но там не на что смотреть. Все геперы спят. Все настолько увлечены разглядыванием Купола, что Пепельный Июнь отходит от группы незамеченной. Никем, кроме меня.
Я слежу за ней краем глаза, поворачивая голову, когда она совсем пропадает из поля зрения.
Она подбирается к дальнему концу зала, где стену занимают три ряда мониторов, подключенных к камерам безопасности. Под мониторами сидит сотрудник, его голова слегка двигается из стороны в сторону: он следит за изображением. Пепельный Июнь подбирается к мужчине все ближе, пока прядь ее волос не щекочет ему лоб.
Он быстро оборачивается. Она чешет запястье, извиняется, чешет запястье сильнее, чтобы вся ситуация выглядела ничего не значащей случайностью. Он поворачивается на стуле лицом к ней и встает на ноги. Судя по всему, сотрудник совсем юн и неопытен, и ему требуется несколько секунд, чтобы понять, кто перед ним. Молодая девушка. Очень красивая молодая девушка. Этот парень, чей мир состоит из бесконечного наблюдения за мониторами, сбит с толку неожиданным появлением живой плоти. Пепельный Июнь еще почесывает запястье, пытаясь его успокоить. Спустя мгновение он сам принимается чесать запястье — сначала нерешительно, потом быстрее и увереннее. Его глаза фокусируются и загораются.
Она что-то говорит, но я слишком далеко, чтобы расслышать. Он отвечает, становясь, наконец, более энергичным, и показывает ей на мониторы. Она задает еще вопрос, разворачиваясь к мониторам и пододвигаясь ближе к нему. Он это замечает, и когда отвечает, голова его с энтузиазмом подергивается.
Вне всякого сомнения, она неплохо освоила искусство флирта. И она что-то задумала.
Пепельный Июнь поднимает изящную длинную руку и указывает на один из мониторов. Рука плавно возносится, как восклицательный знак в конце заявления: «Я прекрасна». Эта рука всегда имела на меня какое-то странное воздействие, особенно летом, когда Пепельный Июнь носила блузки с коротким рукавом, и я, сидя позади нее, мог наслаждаться зрелищем ее ничем не прикрытых совершенных рук. Они не слишком тонкие и не слишком толстые — идеальной формы, говорящей одновременно о силе и изяществе. Даже легкие веснушки, покрывающие их и становящиеся ярче у того места, где плоть прячется под рукавом, кажутся скорее соблазнительной чертой, чем изъяном.
