Сергей Волков - Чингисхан. Книга 2. Чужие земли
Быть может, я — Темуджин? Не исключено. Видимо, серебряный конь сделал меня тем, чью судьбу я наблюдал в течение долгого времени, с кем я практически сроднился. Меня ждет жизнь, полная великих свершений. Вот сейчас в юрту войдет Борте и скажет: «Вставай, лежебока! К нам скачут твои верные нукеры Боорчу и Джелме. Они везут благие вести. Вставай, солнце уже высоко».
Я слышу шаги. Неужели и вправду Борте?
В юрту входит девушка. Она прекрасна. Высокая, стройная, в сером платье с вышивкой и шерстяной безрукавке, девушка похожа на принцессу из сказки. У нее длинные золотистые волосы, заплетенные в косы, на голове пестрая шапочка, расшитая кусочками лазурита и бирюзы. Чуть вздернутый нос, полные губы, плавная линия шеи. И глаза. Огромные, густо-синие, в опушке длинных ресниц. Девушка улыбается, ставит на низенький столик глиняный горшок. Над посудиной поднимается пар.
Это не Борте. И лежу я не в юрте, потому что не бывает юрт с каменными стенами. Где же я?
И кто я?
Красавица подходит ко мне, продолжая улыбаться. Она певучим голосом произносит несколько фраз на непонятном языке, откидывает укрывающую меня шкуру.
Черт, я голый! Совсем, не считая фигурки коня на шее. Пытаюсь вернуть шкуру на место, прикрыться — и понимаю, что не могу пошевелиться от слабости. Девушка тихонько смеется, подхватывает горшок и начинает намазывать меня остро пахнущей горячей жижей.
— Ты кто? — шепчу я.
— Ее зовут Телли, — раздается от порога знакомый голос. — Телли, дочь Атхи, князя махандов.
Нефедов! Я дергаюсь, приподнимаю голову, чтобы увидеть профессора. Девушка сгоняет с лица улыбку, сводит бровки над переносицей и легонько надавливает мне пальцами на лоб, опуская голову на лежанку. Я не понимаю смысла сказанных ею при этом слов, но общая интонация узнаваема: «Больному нужен покой. Выйдите отсюда!».
Похоже, я угадал. Нефедов очень почтительно отвечает все на том же неизвестном мне языке, скороговоркой добавляет по-русски:
— Артем, я зайду позже, поправляйся.
Он уходит. Намазав грудь, плечи и шею, Телли легко, словно мешок с сеном, переворачивает меня на живот и покрывает варевом спину. Я изнываю от невозможности как-то сгладить неловкость ситуации. Нет, будь это все в больнице, а на месте золотоволосой девушки — медсестра, я бы не переживал. Врачей не надо стесняться, это все знают с детства. Но память уже вернулась ко мне. Я не в больнице. А Телли — никоим образом не медработник. И потом — она красивая. Она мне нравится, это я понял сразу, как только увидел девушку. Может быть, она понимает английский?
— Ду ю спик инглиш? — шепчу я, проклиная себя за тупость. Ну, вот ответит она сейчас: «Йес, ай ду», — и что? Мои познания в английском ограничены двумя десятками фраз. Читать-переводить я еще могу, а вот говорить… Что я смогу ей сказать на языке Шекспира и Маргарет Тэтчер? «Май нейм из Артем», «Я лив ин юэсэса», «Ай эм стьюдент»? Да и какой я, к чертовой матери, стьюдент! Я — дезертир и убийца.
— Т-с-с-с! — интернационально просит помолчать Телли.
Закончив процедуру, девушка снова укладывает меня на спину, укрывает шкурой, чистой тряпицей вытирает руки — и смотрит прямо в глаза долгим, внимательным взглядом, от которого у меня по коже начинают бегать мурашки. Она улыбается. Боже, как она улыбается!
Я знаю, на какого персонажа из мира живописи похожа эта девушка. Есть такой старинный портрет, написанный, кажется, Боровиковским. На нем изображена Мария Ивановна Лопухина, дочка графа Ивана Толстого, жена придворного егерьмейстера Лопухина. Телли выглядит как сестра Марии Лопухиной. Но как сестра более красивая и обаятельная. И, наверное, младшая. На вид дочери князя махандов не больше семнадцати.
Мне очень приятно думать обо всем этом. Я просто таю от положительных эмоций. Господи, только бы она подольше не уходила! Это же настоящее счастье — смотреть на нее, думать о ней…
Эту романтическую идиллию перерывает приход старика, того самого, что спас нас с Нефедовым от расстрела. Опираясь на кривую палку, он с ворчанием вваливается в комнату, ковыляет к лежанке. Телли сразу становится деловитой, убирает тряпицу, подхватывает пустой горшок и спешит к выходу. Я вздыхаю.
Старик сдергивает с меня шкуру, проводит кривым пальцем по груди, проверяя, хорошо ли я намазан. Кажется, он остается доволен работой Телли. Не переставая ворчать, он своей кривой палкой снимает с крюка под потолком один из черных комков, при ближайшем рассмотрении оказывающийся куском сыра, густо обросшего плесенью.
Не успев удивиться, я с ужасом смотрю, как старик, ловко выхватив из-за пояса нож, нарезает сыр на пластинки, стараясь не повредить плесень. По комнате распространяется зловоние. Он что, собирается есть эту гадость?
Оказывается, нет. Сыр предназначен для меня. Бесцеремонно сунув пальцы мне в рот, старик оттягивает нижнюю челюсть и запихивает кусочек сыра едва ли не в горло. От жуткой горечи перехватывает дыхание. Я пытаюсь выплюнуть странный деликатес, но мой мучитель не дает этого сделать. Он жесткой ладонью зажимает рот, вращает глазами и что-то гневно выкрикивает.
— Не сопротивляйся, — доносится до меня голос Нефедова. — Делай как он говорит, если хочешь выжить.
С невероятным трудом прожевываю сыр, стараясь не думать о плесени. Глотаю. Старик поит меня из глиняной кружки каким-то отваром, грозит черным пальцем и уходит.
Мы остаемся с Нефедовым вдвоем.
— Что… что это за дрянь? — спрашиваю я.
— Антибиотик. Точнее, Пенициллиум крустосум, плесень, из которой наш микробиолог Зинаида Ермольева в сорок втором году выделила пенициллин, — Нефедов присаживается рядом со мной, улыбается. — Риши называет его «божьей шерсткой».
— А нормальных лекарств здесь что, нет?
— Здесь, Артем, ничего нет. Ни лекарств, ни электричества, ни связи, ни газет. Средневековье.
— Так бывает?
— Как видишь.
— Но кто эти люди? Ты говорил — какие-то калаши…
— Маханды. Они называют себя махандами. И они действительно родственны калашам, но живут обособлено. Ладно, об этом потом. Лучше скажи, как себя чувствуешь?
— Да вроде ничего. А девушка, Телли, она…
— И об этом потом, — Нефедов чуть ли не с отеческой улыбкой поправляет на мне шкуру. — Тебе действительно нельзя много разговаривать. Отдыхай, поправляйся. Я буду навещать тебя. А сейчас спи.
Я хочу попросить его сказать Телли, что буду рад увидеть ее снова, но не успеваю и проваливаюсь в сон.
С момента нашего несостоявшегося расстрела прошла неделя, целых семь дней. Я их почти не помню, потому что все эти дни спал или находился в беспамятстве. А старик с заплетенной в косы бородой тем временем боролся за мою жизнь. Боролся и вроде как победил.
