Александр Мазин - Потрясатель Тверди
— Сениора?
— Чашку вина светлого уинона! — велела Этайа и, обращаясь к конгаэле. — Слушаю тебя, девушка!
Гостья облизнула карминно-красные губы. Запах юного тела, смешанный с ароматом благовоний, коснулся ноздрей аргенеты, и Этайа подумала, что танцовщица наверняка не испытывает недостатка в мужском внимании.
— Мальчик, — сказала девушка, — его зовут Соан, говорил с большим воином. Большой воин сказал ему: он будет искать Санти… Сантана этто э Тилон-и-Фламма…
— А не сказал ли он также, что большой воин велел ему не болтать? — спросила Этайа.
— Он не виноват, госпожа! — Девушка еще раз облизнула губы розовым язычком. — Ему трудно скрыть от меня то, что для меня важно. Он еще молод.
— А ты — нет?
Девушка улыбнулась, но улыбка не украсила ее. Было в этой улыбке что-то непристойное.
— Я — не он, — сказала конгаэла. — Прошел слух, что ночью у дома Тилона, отца Санти, что-то произошло. Скажите мне, — мольба слышалась в ее голосе, — вы ищете Санти? Да, госпожа? Позвольте мне помочь вам! Я… — Девушка осеклась, потому что в комнату вошел слуга, принесший вино. Выхватив у него чашку, она залпом осушила ее и вытерла рот тыльной стороной ладони. На руке остался розовый след. Слуга взял чашку и вопросительно посмотрел на Этайю. Женщина отпустила его взмахом руки.
— Я не верю тебе, девушка, — сказала она.
На глазах у ее гостьи выступили слезы.
— Но почему?
— А даже если бы и верила — не думаю, что это твое дело.
Слезы на глазах девушки мгновенно высохли.
— Это мое дело! — заявила она гневно. — Мое, а не твое! — Конгаэла вскочила на ноги.
— Если я — кормчий на судне моем,
Значит, ты — ветер, летящий беспутно.
Но почему ясноглазое утро —
Только помедли — окажется днем?
Только помедли — окажется днем,
Душным и влажным, текущим устало
В настежь раскрытый оконный проем
Запахом дерна и криками алок.
Запахом дерна и криками алок
Вместо терпчайшей вихрящейся пены?
Ах, почему, почему непременно
Волны, уйдя, оставляют так мало?
Вместе мы влагу соленую пьем.
Мне ль удержать своенравное судно,
Если ты — ветер, летящий беспутно?
Если я — кормчий на судне моем?
Девушка оборвала песню так же резко, как и начала:
— Это он мне написал! Мне!
Она топнула ногой. Глаза ее разгорелись. Круглые груди подпрыгивали в такт быстрым взмахам руки.
— Сядь! — повелительно произнесла Этайа. И сила, которая была в голосе аргенеты, заставила конгаэлу угаснуть. Обмякнув, она безвольно опустилась на стул.
— Оставь свою магию для мужчин! — сказала Этайа. — Мне оскорбителен твой крик. Ты поняла?
Девушка кивнула. Потухший взгляд ее блуждал по стенам комнаты. Этайа взяла кувшин с соком и выплеснула его в лицо гостьи. От неожиданности девушка вскрикнула, вскочила. Густой сок, холодный, желто-зеленый, тек по ее груди и животу, по складкам красной повязки, туго охватившей бедра, по стройным ногам. Он лужицей скапливался у ее ноги, на голубом паутинном шелке, не пропускающем влагу.
— Полегчало? — спросила Этайа.
— Да, госпожа.
— Я скажу тебе. Да, мы ищем Санти. Я знаю, что он, может быть, еще жив. Если так, мы найдем его. — Лицо девушки посветлело. — Но не для тебя. — Ровные белые зубки впились в губу. До крови. — Согласна ли ты и теперь помогать нам?
Девушка кивнула, не поднимая глаз.
— Молодец! — похвалила Этайа. И отстегнула вуаль.
Щелчок застежки заставил конгаэлу посмотреть на нее.
— Боги! — прошептала она. — Как ты прекрасна!
Этайа ласково улыбнулась:
— У меня есть то, чего нет у тебя, но ведь и у тебя есть то, чего у меня нет, девочка.
— Это слишком сложно для меня, — тихо сказала конгаэла.
— Ты — танцовщица… И не только танцовщица, верно?
— Да, госпожа. — Девушка смутилась.
— И у тебя есть друзья… Важные друзья.
— Да, госпожа.
— Они многое рассказывают тебе…
— Да, госпожа.
— Я хочу услышать о Наместнике!
Конгаэла смотрела на точеный подбородок Этайи.
— Наместник… не в числе моих друзей.
— Знаю. Но у него есть доверенные. Я думаю, он причастен… Понимаешь?
— Да, госпожа.
— Ты узнаешь?
— Попробую, госпожа.
— Я дам тебе денег?
— Не нужно. Денег у меня хватает.
— Не для себя. Для тех, кому есть что сказать.
— Нет, госпожа. Платить опасней.
Этайа с новым интересом посмотрела на девушку:
— А ты права. Не зови меня госпожой. Когда мы вдвоем, мое имя — Тай. А твое?
— Мара.
— Храни себя, Мара! Нет, постой! — Женщина протянула ей полотенце. — Вытрись. И будь осторожна, девочка!
— Храни себя, Тай!
Лекарь воткнул золотую иглу в колено спящего Тага. Две такие же иглы уже подрагивали в правой кисти сановника. Лекарь был сухой крепкий старик невысокого роста с непроницаемым темным лицом. Вращая иглу между большим и указательным пальцами, он ввел ее на необходимую глубину и оглянулся.
Нил вошел в гостиную, неся на руках Торона. Походка его потеряла кошачью мягкость, но все же могучее тело борца не слишком обременяло гиганта. Воин опустил свою ношу на тростниковый мат. Лекарь мельком взглянул на превратившееся в кровавую кашу лицо Торона.
— Нет, это не мое, — сказал он и вновь повернулся к чиновнику.
Подошедший Саннон коснулся плеча лекаря.
— Ты должен сделать все, что возможно, — сказал Начальник Гавани. — Я не хочу, чтоб болтали о том, что я не проявил милосердия в собственном доме!
Лекарь пожал плечами (ты — господин) и присел около тела борца. Достав маленькое круглое зеркальце, он поднес его к окровавленной щели в сплошной ране, которой стало лицо Торона. Серебряная поверхность осталась незамутненной. Взяв руку более толстую, чем бедро самого лекаря, старый конгай пощупал пульс.
— Мертв, — сказал он уверенно. И вновь занялся сановником.
Нил, расставив ноги, стоял над телом Торона. Лицо его ничего не выражало, но аргенет, хорошо знавший его, по неуловимым признакам понял: великан думает, и думает напряженно. Вот он опустился на колени рядом с борцом, провел рукой по круглой, как днище лодки, покрытой шрамами груди… И вдруг резко ударил по грудине основанием ладони. Звук был такой, как если бы он ударил в дно пустой деревянной бочки.
Лекарь с любопытством посмотрел на воина. Нил положил ладонь левой руки на левую сторону груди борца и нанес еще три быстрых удара, не таких сильных, как первый, но достаточных, чтобы угомонить среднего мужчину. Какое-то время Нил держал обе руки на груди борца, потом переместился поближе к голове и погрузил пальцы в месиво, которое прежде было лицом. Лекарь оставил своего пациента и, присев на корточки рядом с воином, с крайним интересом наблюдал за его действиями.
