Плохая война - Конофальский Борис

– Нет, госпожа, ни молочник, ни булочник тоже не знали, – отвечала кухарка.

Наконец, Агнес опустила ногу с подлокотника и схватила пряник из миски, стала его есть. Пряник еще в молоке не размок как следует, так она его грызла белыми своими зубами.

Зельде нравился аппетит госпожи в последнее время. Не зря она старалась и готовила. Госпожа ела все, ела много, ела с удовольствием. И иногда, хорошо поев, девушка говорила:

– Ох, накормила, накормила. Как буду варить зелье, что мужчин привлекает, отолью тебе немного.

Зельда отвечала ей:

– Да я и так вам, госпожа, готовить рада.

А сама краснела и очень надеялась, что госпожа своих слов не забудет. Очень горбунье нравилось это зелье.

Пришла Ута, раскраснелась, глаза вытаращены, видно, что весть ее взволновала. Стоит у стола, ждет, когда госпожа на нее внимание обратит. Видно, что вестью ей поделиться не терпится.

– Ну, – говорит Агнес, отрываясь от пряника и облизывая губы от молока, – что за звон?

– Госпожа, не поверите, колокола звонят в честь вашего дядюшки.

– Что? – Агнес поначалу даже не поняла, о чем речь идет. – Какого еще дядюшки?

– Иероним Фолькоф, рыцарь божий, в далеких землях побил горных еретиков, о чем всем добрым людям, что чтят святую матерь церковь, знать надобно, сейчас во всех храмах читают за здравие ему.

Агнес бросила твердый еще пряник в миску и спросила с удивлением:

– Что? Что ты там несешь, корова ты говорящая?

– Да мне остиарий нашей церкви сам сказал, – продолжала Ута на удивление уверенно. – Иероним Фолькоф, рыцарь божий, бил еретиков горных, в честь него и звонят.

– Одеваться мне подавай, – сразу велела девушка, вставая из-за стола. – Одежду для старого обличия.

Теперь ей нужно было вернуть свой настоящий вид. Она подумала, что могут быть к ней гости. Вернуть свой вид – это было совсем легко, нужно просто себя не «держать», и ты из темноволосой высокой красавицы, переполненной красотой и жизнью, возвращаешься в свой обычный вид мелкорослой худосочной девицы с обычным лицом, тощими бедрами и лобком с редкими серыми волосиками.

Агнес взбежала вверх, к зеркалу. Пока бежала, превратилась в себя настоящую. Встала у зеркала, губы скривила. Ну уж нет. Это невыносимо. После полногрудой и крутобедрой Агнес настоящая мышью серой кажется. И тогда стала себя править, чтобы похоже было на настоящую Агнес, но и так, чтобы поярче быть. Постояла немного, повертелась перед зеркалом, все в меру: и лик ее остался, и красоты прибавилось. Вроде и она, а вроде и милее вышла. И губы полнее, нос красивее, рост выше, не удержалась, волос, бедер и груди прибавила. Ладно, пойдет, остальное помадами и румянами пририсует.

Пока одевалась, поняла, что для вида этого платье ее маловато и грудь наружу лезет, а еще коротковато стало. Ох, на все ее обличья платьев не напасешься. Снова подошла к зеркалу. Ну ничего, зато хороша. Хорошо, что грудь такую сделала, она сразу в глаза бросается. Пока изменяла себя да одевалась – устала, есть захотела.

Как только на первый этаж спустилась, как только велела Зельде колбасы жареной подать, так пришел кучер Игнатий и сообщил, что у ворот стоит банкир, хозяин дома, спрашивает, примет ли она его.

– Молодой или старый? – уточнила девушка.

– Молодой, госпожа, – ответил Игнатий.

Это хорошо, что молодой. Это Энрике Ренальди, роскошный и утонченный, всегда прекрасно одетый и обходительный старший сын главы банковского дома Ренальди и Кальяри. Молодым его можно было считать отчасти, ему уж было за тридцать пять лет, но на фоне седого шестидесятилетнего старика Кальяри он казался молод.

Кальяри Агнес не любила за то, что тот никогда не разговаривал с ней про кавалера, не называл его «ваш дядюшка». Видно, знал старый мерзавец, что Агнес рыцарю никакая не племянница. А вот обходительный и утонченный Ренальди всегда упоминал рыцаря не иначе, как ее дядю, и поэтому девушка была рада ему, а не противному старикану.

– Зови, – велела Агнес, вставая и идя к двери.

Ее никто этому не учил, но она знала, что важных гостей нужно встречать на пороге дома, а не сидя за столом.

– Ах, как вы похорошели, юная госпожа! – Банкир снял берет и кланялся ей.

От него пахло духами, а пышным кружевам, что торчали из ворота расшитого колета, позавидовали бы все модницы Ланна. Явно кружева были не местные, как и приталенная шуба, обшитая синим атласом.

– Рада вас видеть, господин Ренальди, в добром здравии. Как ваша жена, как дети, не хворают ли? – Агнес протянула ему руку.

– Слава богу, слава богу, – говорил банкир, беря ее руку своею, что была затянута в дорогую перчатку из тончайшей черной замши. Он целовал ее пальцы. – Все мои домочадцы здоровы. Надеюсь, и вы во здравии.

– Я тоже здорова, – отвечала Агнес. – Прошу вас к столу. Велите подать вам завтрак?

– Нет-нет, – отвечал банкир, присаживаясь, – только глоток вина.

Зельда кинулась исполнять его волю, не дожидаясь приказа госпожи. Ута стояла в дверях, прячась за косяком и стараясь услышать господский разговор. Агнес уселась на свое место и была вся внимание.

– Рад был слышать, что дядюшка ваш опять прославился. По всем честным землям славят победу его, – начал Ренальди.

– Дядюшка мой в стремлениях своих непреклонен и неутомим и в вере своей тверд, посему Господь ведет его, – с гордостью за «свою» фамилию говорила Агнес.

– Истинно так, истинно так, – кивал банкир, снимая перчатку и беря принесенное вино. – Мы знаем о силе веры вашего дядюшки, люди со слабой верой из тех проклятых мест, откуда он приходил с победами, вовсе не возвращаются.

Девушка согласно кивала.

– Мы, дом Кальяри и Ренальди, – продолжал банкир, – хотим выразить свою благодарность рыцарю за подвиги его и за славу, что он несет оружием своим матери церкви, и в благодарность за это сделать для фамилии его посильный приз.

Агнес любила призы и очень хотела знать, что за приз для «ее» фамилии учредили банкиры. Но на лице девушки и намека на любопытство не было, только вежливая улыбка.

– Мы решили не взимать плату за аренду дома за следующий месяц, – сказал Ренальди.

«Всего-то? – подумала Агнес. – Впрочем, и то хорошо, денег-то у меня совсем немного осталось, но могли бы и на пару месяцев освободить от уплаты». Но лицо ее не выразило ни единого чувства, все так же было спокойно. И она сказала ему:

– Хоть дядюшка и не оставляет меня вниманием своим, хоть и нет для меня в том нужды, но приз ваш я принимаю с радостью. Спасибо вам, господин Ренальди.

Тут банкир полез к себе в шубу и достал красивую бархатную тряпицу, красный бархат он положил на стол, рядом с тарелкой Агнес.

– Это вам лично, юная госпожа, – сказал он с улыбкой.

Агнес очень хотелось знать, что там, аж ладошки зачесались, но вида она опять не подавала, не к лицу ей, девице из славной фамилии, волноваться и суетиться. Тряпицу она не тронула и пальцем, а спросила:

– И что же там?

– Прошу вас взглянуть на эту чудную вещицу, – сказал банкир и, видя, что девушка не разворачивает тряпицу, развернул сам. – Это работа одного из лучших мастеров, что сейчас живы, это работа Пауло Гвидиче.

На бархате лежал и вправду удивительной красоты серебряный браслет с золотыми подвесками в виде святых ликов. Ах, как он был хорош. И конечно, он пришелся Агнес впору.

– Прошу вас, юная госпожа, примерьте, – ласково говорил Ренальди.

Агнес надо было сначала вежливо поблагодарить, но не выдержала, схватила браслет и, чуть-чуть осмотрев, начала его приспосабливать к левой руке, а Ренальди вскочил и стал ей помогать с застежкой.

Да, браслетка с изображениями ликов святых была великолепной. И маленькие золотые иконы так красиво свешивались и болтались с легким позвякиванием, что хотелось трясти и трясти рукой. Девушка улыбалась и была весьма довольна подарком.

Видя, что застежка крепка, а подарок произвел должное впечатление, банкир сел на свой стул, отпил вина и вкрадчиво заговорил: