Сурен Цормудян - Когда завидуют мертвым
— Нет, — пробормотал Николай и, скомкав письмо, швырнул его в костер. — Что толку теперь. Нормально или нет… Не то донос, не то крик души чей-то…
Васнецов разорвал еще один конверт и бросил его в огонь, оставив в руках бумажку с текстом.
…Здорово, Баклан! Пишет тебе, если ты еще не допер, Димка Вандал. Охрененный тебе армейский привет, шкера ты зачуханная! Как сам? Как Толик, Жбан, Валет и Димедрол? Все по подвалам отдупляетесь? А я вам вот что скажу. Харэ повестками задницу подтирать. Идите в армию. Тут клево! На вафла отвечаю!
Кстати, передай Валету, что у нас в армии слово «валет» означает типа тупой лох! Так ему и передай! Никакой дедовщины тут нет. Все это выгон. Главное, мужиком быть, а не петушком. Я вот с учебки в часть приехал, захожу в казарму. Там типа перцы на койках лежат в дневное время. Трое. Я громко так говорю: «Кто тут основной дед?» Встает так лениво лошара один. Подходит, мизинцем, падла, в зубе ковыряется. Смотрит на меня что на хамно и отвечает: «Ну, типа я. А те чо?» А ему сходу в морду. Теперь, говорю, я тут основной. Носки мне постирай, высерок!..
— Тьфу ты. Славику бы понравилось это письмо. — Николай отправил и его в костер. — Что там дальше?
…Здравствуйте, дорогие родители. Как там у вас дела? К сожалению, мы не сможем приехать к вам в июле, как обещали. Цены на билеты снова выросли. Того, что нам удалось скопить, хватит теперь только в одну сторону…
…Привет, сестренка. Очень рад, что ты нашла достойного парня. Увы. На свадьбу приехать мне не судьба. Отпуска зарубили опять. Контрактников даже за пределы гарнизона теперь не выпускают. Расторгнуть контракт пока не получается. Сказали, что неустойку большую платить придется. Хотя все это словоблудие о престижности службы запарило капитально. Платят более чем в два раза меньше, чем обещали. Многие хотят расторгнуть контракт. Несколько ребят из батальона вообще уехали в отпуск и не вернулись. Забили на службу. На них дело уголовное завели. Платили бы нормально, так и не было бы такого. Прости, сестренка. Не смогу на твоей свадьбе погулять…
…Лизка! Никита мне все про тебя написал! И про тебя и про Семена. Я не думал, что ты такая лживая тварь. Дембельнусь, приеду, отрежу вам обоим бошки на…
…Здравствуй, мама! Я попал в очень хорошую часть. Нас тут всего человек тридцать срочников. Никто не обижает. Кормят хорошо. Я после учебки три кило веса набрал! А еще у нас очень хороший старшина. С ним всегда можно поговорить о чем угодно. Такое ощущение, что он знает все. Приносит постоянно на дежурство камеру и фотоаппарат. Снимает наш быт. Службу. Приколы всякие. Обещал каждому записать все на диски. Хороший он, в общем, человек. Он нам как старший брат. Только помешанный он немного на войне. Говорит, что скоро будет большая война. Иногда страшно от его слов становится. Хотя, может, у него просто работа такая, морально нас готовить…
…Здорово, братан! Прости за неровный почерк! Пишу из горящего танка на сапоге убитого товарища! Нога у него еще дергается! Гы-гы-гы!!! Это шутка такая!..
…Знала бы ты, какая тут великолепная природа! И поскольку места эти совсем не тронуты человеческой деятельностью, то даже сотовая связь тут не работает. Вот и пишу тебе по старинке. Уже сделал более двух сотен фотографий. Печатать и выслать возможности нет. Пока закидываю на диски. Хорошо, что ноутбук прихватить с собой догадался. Как приеду, покажу…
…Здравствуй, любимый. Ты говорил мне по телефону, что получить письмо, которое можно держать в руках, ощущая исходящий от него запах возлюбленной, писавшей его, великое счастье. И вот я решила тебе написать. Я, если честно, очень волнуюсь. Волнуюсь оттого, что знаю, мое письмо не может быть таким красивым, какие слал мне ты. Я знаю это. Я перечитываю твои письма постоянно, и сердце рвется наружу от радости, что ты у меня есть, и боли, что ты так далеко…
— Письма… — Это был голос Юрия.
Николай повернулся. Алексеев смотрел на ворох конвертов, что был свален рядом с ним.
— Странно. В эпоху Интернета, мобильных телефонов и эсэмэсок еще кто-то писал письма, — устало проговорил он.
— Юра. Как ты? — участливо спросил Васнецов.
— Как я? Разве ты не чувствуешь запах сыра? Такой режущий и навязчивый запах. Да ты, конечно, не знаешь, как пахнет сыр. Сколько тебе было, когда все началось? А потом… Никакого сыра. Никакого молока. Они несли в себе столько радионуклидов… Так пахнет смерть, Коля. Теперь так пахнет смерть. Это гангрена.
— Может, все еще… — Николай отчего-то не знал, как лучше докончить фразу.
— Знаешь, когда я совсем был маленький, крепко запал мне в память один фильм. В то время был еще СССР. И мир тогда был очень близок к мировой войне. И вышел на экраны такой фильм. «Письма мертвого человека». Я хорошо помню, как, затаив дыхание, смотрел его на экране старенького черно-белого «Рекорда». Мне было страшно. Ноя смотрел как завороженный. Ведь это был фильм о последствиях ядерной катастрофы. А самым большим моим страхом тогда была ядерная война. Причем я больше всего боялся, что она случится, когда родителей не будет дома. Где мне их тогда искать? Куда идти? Я отчего-то был уверен, что останусь жить. Ведь человек до конца не верит в смерть, пока она не придет за ним. Как за мной сейчас. Хотя все мы мертвы уже давно. И он был таким. Главный персонаж, старый профессор. Он мысленно писал письма своему пропавшему сыну. И в одном из них он говорил о своих детских страхах. Этим страхом был поезд. Приближающийся поезд. Многие дети во сне видят похожие кошмары, как что-то огромное на них надвигается. Тот самый поезд. А знаешь, что это? Это символ. Квинтэссенция всего рукотворного. Технический прогресс. Все, что сотворил человек, обрушилось на него огромным поездом, сметающим все на своем пути. Весь наш прогресс обрушился на нас, как тот поезд. И вот смотрю на эти письма сейчас. Как символично. Мой оживший детский страх. Письма мертвого человека. И я понимаю, что вся наша жизнь, не только детство, — это шаткое здание на фундаменте страха. Мы всегда и всего боимся. Мы, маленькие, боимся темноты. Войны. Поезда. Отцовского гнева. Боимся злых собак. Подрастаем. Узнаем о смерти. Боимся, что она унесет кого-то из близких. Нет, своей смерти так до конца и не осознаем. Но смерти близких боимся. Боимся в школе остаться на второй год. Влюбляемся. Боимся, что не полюбят нас. Нас любят. Боимся, что разлюбят. Боимся жениться. Женимся. Боимся потерять семью. Боимся дефолта. Боимся террористов, землетрясения, СПИДа, туберкулеза, импотенции, пожара, наводнения, цунами. Боимся, что на дом упадет самолет. Покупаем машину и боимся, что ее угонят. Сами делаем новое оружие, а потом хором его боимся. Боимся, что после нашей смерти кто-то продаст участок с нашими могилами под строительство офисов. Боимся гнева Божьего и происков дьявола. Боимся потерять веру и, веря, боимся своих страхов. Боимся потерять работу. Боимся хулиганов. Боимся, что иссякнет нефть. Боимся холода и голода. Боимся ХАРПа и морлоков. Фашинов и духов. Боимся, что все, что вокруг, — правда. Боимся, что эта еда ядовита. Боимся сами себя, своего «я» или подсознания. Боимся того, на что способен человек… боимся жизни. Мы же все боимся жизни. Но никогда наша смерть не может стать полноценным страхом. Ибо когда она приходит, уже не страшно. А воину страшно лишь стать не воином, но обузой. И заживо гнить, пожираемым гангреной. Умирать не страшно, Коля. Страшно жить…
