Сергей Малицкий - Юдоль
— Почему завтра? — не понял Кай.
— Пора, — ответила Каттими. — А то ведь прирастем, с кровью корешки придется вырывать. Но я бы сюда вернулась. Здесь хорошо. Пошли на башню.
— Сможешь? — сдвинул брови Кай.
— Да, — твердо сказала девчонка.
Он уже поднимался наверх, но не нашел никакой надписи. Теперь они пошли вместе. Механизм часов стоял. В провале, вокруг которого вилась лестница, висели тяжелые гири, сверкали черными звеньями цепи. Каттими преодолела последнюю ступень, огляделась, кивнула сама себе и опустилась на холодные камни.
— Нельзя тебе, — бросился к девчонке Кай.
— Подожди. — Она погрозила ему кулаком. — Ты не видишь, что я на ноги села? Еще раз повторяю для зеленоглазых: умирать пока не собираюсь. Не время. Понял?
— Понял, — кивнул Кай.
— Понял он, — надула губы девчонка. — А я вот пока не поняла. Хотя уж вроде и сама стала себя ведьмой считать. Послушай. Заклинание было выписано вот на этом камне. Да, — кивнула она Каю, который резво соскочил с мраморной плиты. — Но заклинание было выставлено на стирание. Вспыхнуло, когда часы встали, и развеялось за три дня. Я могу его тебе показать. Но сама не прочту. Ты должен его запомнить.
— Я? — удивился Кай. — Да я на этом вязаном письме слова два или три узнаю, да и то не уверен…
— Ты должен только внимательно смотреть, а я уж потом вытащу из твоей памяти, что мне надо, — уверила охотника девчонка. — Но будь осторожен, видеть ты его будешь недолго, но опасайся. На город оно уже не подействует, а тебя приложит.
— Сильный колдун составлял? — удивился Кай.
— Может, и не сильный, — пожала плечами Каттими. — Но не в том дело. Оно кровью напиталось так, что умеючи его тут можно будет и через сотню лет прочитать. А я неумеха теперь. Поэтому только через тебя. Смотри. Попробуем отплыть на пару месяцев назад. Закрой глаза.
— И как же я увижу?
— Я говорю тебе, закрой глаза. Знаешь, тут ведь умения мало, еще и голову на плечах надо иметь. В каждой деревне бабка-ведунья есть, а то и не одна. Но главное, чтобы с головой у нее все было в порядке, с разумением. Придет так к ней девчушка или молодка какая, скажет: что-то мой холодным стал, не смотрит, пропадает то в поле, то на охоте. Пригляди за ним, бабушка. Тут бабушка, если без ума она, скажет, а ну-ка, девонька, дай-ка я покопаюсь у тебя в голове, закрой глаза, на кого думаешь, о ком зубы скалишь? Ну и напевает песенку какую надо, а заказчица и выкладывает видения свои, но порою не видения пересказывает, а домыслы свои в явь волочет. А если бабка с умом, то сажает эту заказчицу и говорит: закрывай глаза девица да не думай ни о чем. Сейчас сама все увидишь, и та уже смотрит, да не гадает и запомнить ничего не пытается. Потому как и то, что было, с тем, что будет, перепутать можно и придуманное да накрученное с подлинным. Сложное это дело.
— Так, может, и я что-нибудь перепутаю? — не понял Кай. — Ты петь-то собираешься?
— Не открывай глаза, — оборвала его Каттими. — Я уже давно пою, только ты не слышишь. Ну что там?
Надпись была. Сначала она была похожа на масляный след на полоске бумаги. Потом на отсвет солнечного луча. Потом на извив пламени. А потом накатило на охотника оцепенение. Такое, что и чувствуешь все, но ни шевельнуться не можешь, ни слова сказать. И дыхание застревает в груди, застревает. И ужас сковывает все. Непереносимый ужас.
— Все, — сказала Каттими.
Подошла, положила ладони на виски Кая, прошептала чуть слышно:
— Подписано именем Такшана. Но рука не его. Он только подпись ставил. И повторял или обводил каждое слово. Думаю, что рука Истарка.
— Учеников плодит, — прошептал Кай.
— Страшных учеников, — пробормотала Каттими. — И заклинание было страшным. Они все чувствовали, что творили с ними пустотники. Их пожирали живыми. И их детей пожирали живыми. И некоторые видели, слышали, как пожирают их детей, но ничего не могли сделать. Некоторые умирали от ужаса. И их доля была завидной для прочих.
Они покидали город следующим утром. Все горожане вышли их провожать на площадь. Спутники раскланялись с намешцами, пересекли намешский мост, выехали через восточные ворота, от бурлящего среди белых берегов потока Бешеной и серой ленты Хапы повернули на север, в сторону белых пиков Южной Челюсти.
Каттими оглянулась, посмотрела на Кая.
— О чем думаешь, охотник?
— О том, что таких мерзавцев, как Туззи, Таджези, Такшан, надо убивать сразу.
— А я о стражниках на стенах Намеши, — вздохнула Каттими. — Дети. Им всем велики доспехи.
Глава 25
Гиена
Гиена была краем предгорных лугов и глухих лесов. Горных речек и водопадов. Ледников и снежников. Заброшенных штолен тати и их же укромных поселений. В Гиене были лучшие лошади, лучший мед от диких пчел, лучшие сборы лечебных трав и лучшая шерсть, пусть даже никто так не прял ее, как рукодельницы из Кеты. Зато кто был героем всех баек и всех веселых историй? Именно пастух-гиенец, непременно в овчинной безрукавке мехом наружу, с пикой или кнутом в руке, лохматой шапкой на голове и отчаянной бесшабашностью в глазах. И вот что всегда удивляло Кая, где бы он ни сталкивался с выходцами из этой стороны, так оно и оказывалось. И даже если не было ни шапки, ни овчины, ни пики в руке, то все равно в глазах оказывалось нечто такое, что сразу выделяло гиенца из любой толпы. Тот же Таркаши, разве он не был гиенцем? И всю уже давнюю дорогу до Кеты, и даже недавно, в пустом сенном сарае в мертвой деревне, смотрел на Кая и все равно таил грустную усмешку в глазах. Когда-то маленький Луккай спросил у слепого Куранта: «Почему все гиенцы другие?» «Другие? — переспросил слепец, задумался, а потом сказал, жмуря на солнце затянутые кожей глазные провалы: — Они ближе к небу, чем все прочие. Смотрят на остальных сверху вниз. Многое видят».
Вот и теперь, когда за спиной осталась Намеша, когда дорога поползла сначала на гиенские увалы, потом запетляла между гиенских скал, готовясь подняться на гиенские же предгорные луга, все хотелось Каю оглянуться назад и посмотреть на весь Текан. Может быть, и удастся увидеть что-то такое, что ведомо одним лишь гиенцам? Удастся поселить в глазах озорную смешинку вместо раздирающей сердце тревоги? Но нет, и позади, и впереди была лишь одна дорога, над которой низкое небо стелило серые тучи. И шел снег.
Каттими неплохо держалась в седле и не тряслась от холода в первую ночевку, но, когда к полудню второго дня Кай заметил, что девчонка прикусывает нижнюю губу, решительно свернул с дороги. Мороза не было, да и снега оказалось в лугах немного, ветер выдувал его в низины и расщелины, заметал следы чаянных и нечаянных путников, сек лицо и только лохматым гиенским лошадкам не приносил никакого вреда. На взбугрившейся снежной пустоши лохматой шапкой торчал лесок, который и приютил путников. Лошадки остались лакомиться хвоей в молодом сосняке, а Кай и Каттими нырнули под крону старой ели и оказались в снежном доме, в котором царила тишь и безветрие.
