Дункан Мак-Грегор - Одинокий путник
Тут Тротби запнулся, бледные щеки его порозовели. Даже не взглянув на спутников, он пустил вороного вскачь и вскоре исчез в легкой туманной дымке горизонта. Листья, вздыбленные копытами его коня, порхали в воздухе словно бабочки; потом дунул ветер и унес их в лес; дорога снова была пуста и тиха.
— Он удрал! — крикнула девушка в гневе, оборачиваясь к Одинокому Путнику.— Скорее за ним!
— Погоди,— сказал Шон, за повод притягивая к себе Соню вместе с ее буланой.— Не стоит его догонять. Мальчик вспомнил родителей и хочет поскорбеть о них в одиночестве. Поедем шагом; я уверен — он подождет нас там, дальше.
— Как знаешь, Одинокий Путник.
Недовольство в голосе юной воительницы ничуть не смутило Шона. Он и не думал торопиться. Напротив, он остановил своего каурого, спрыгнул с него; затем выудил из дорожного мешка кольцо веревки, размотал его и тщательно связал в цепочку трех одров, что так и плелись за ними всю дорогу.
— В Асгалуне мы их продадим,— пояснил он Соне, которая безуспешно пыталась поразить его взором огненным и негодующим.— По две монеты за каждую вполне можно выручить. Так что хороший ужин и ночлег нам обеспечен. Хоть я и чувствую себя нынче разбойником с большой дороги, но пока я хожу по этой земле, мне все же надо чем-то питаться и где-то спать…
Он привязал первую лошадку к каурому и опять забрался в седло.
— Ну, Соня, теперь едем. Тротби наверняка уже устал нас ждать.
Девушка очень в этом сомневалась, но ничего не сказала Шону. Про себя она уже решила, что Одинокий Путник лучше целой дюжины всяких там Тротби, а посему не стоит и спорить с ним по таким пустякам.
К ее удивлению, вскоре она действительно увидела вдалеке удравшего попутчика. Он ждал их, мрачно глядя в глубину леса. Там было черно, как в морской пучине, и вокруг тоже постепенно начинало темнеть. На белых волосах Тротби сейчас не сверкали солнечные лучи, а яркие разноцветные листья, ковром покрывшие дорогу, стали одинаково серыми. Ветер дул в разные стороны, качая длинные ветви и верхушки дерев. Вот он рванул вдруг с дикой мощью, осыпав путников пылью и трухой, спутав шелковые гривы лошадей, и снова затих.
— Ночь будет холодная, сырая,— Шон зябко передернул плечами, вынул из мешка старую куртку и надел ее,— но это вовсе не значит, что мы должны гнать лошадей, дабы поскорее достичь Асга-луна. К тому же я не прочь перекусить немного. А вы?
— Я тоже,— тихо ответил Тротби, не отрывая неподвижного взора от лесной чащи.
Соня промолчала, но лишь потому, что ужасно проголодалась и ей стыдно было в этом признаться. Одинокий Путник, проницательный, как оракул, и мудрый, как первый королевский советник, понял сие сразу. Не теряя и мига, он соскочил с каурого, быстро развел костер на обочине дороги, и, вытряхнув из бездонного мешка своего всю снедь, аккуратно разложил ее на чистой тряпице. Рыжая Соня и Тротби, до того уныло и с долей печали взиравшие на действия ловких рук Шона, при виде еды тотчас оживились: оставив коней, они подошли к костру и чинно уселись по обе стороны от него, причем Тротби изо всех сил старался не смотреть на огромные ломти каравая, перья зеленого лука и кусок холодного мяса, покрытого ароматным желе. Боепитание не позволяло ему протянуть руку к еде прежде женщины и старшего товарища. Он выжидательно уставился на Одинокого Путника, который, кажется, совсем не торопился начинать трапезу, а увлеченно бросал в костер сухие палки; потом перевел взгляд на Соню. Юная воительница и не думала стесняться.
Разорвав на три части кусок мяса, она взяла себе меньшую, Тротби сунула среднюю, а Шону оставила самую большую и с энтузиазмом принялась жевать, закусывая мягким пористым хлебом. В преддверье сумерек защелкали, засвистали лесные птицы. Небо чуть потемнело; стаи маленьких тучек стремительно проносились в серой вышине, иногда попадая в красный солнечный луч и вспыхивая сотнями рубинов и алмазов. Путники, насытившись, умиротворенно смотрели на яркие языки пламени, меж коих плясали золотистые искры, и думали о вечном. Вечное каждому представлялось по-своему. Для Шона это была дорога — дальняя, без видимого конца. Он видел себя седовласым усталым мужем, задремавшим на обочине, потом сгорбленным старцем с клюкою, бредущим на Огонек постоялого двора, потом просто облаком, летящим на ветерке… Далее мысль Шона не простиралась, но он и не хотел знать, что будет с ним далее.
Зато Соня хотела знать о каждом мгновении своей жизни. Ее вечное состояло из драк и сражений, из веселых пирушек, из друзей и врагов… Где-то в глубине ее чувств еще таилось множество мечтаний, и одно из них имело название «любовь», но пока она даже самой себе не произносила это слово. Вообще, она ощущала совершенно ясно, что в какой-то момент своей жизни сошла с того пути, на который ступила волею судьбы несколько лет назад, и теперь никак не могла обнаружить его, дабы пойти дальше. Она словно плутала впотьмах, на ощупь выходя на ровное место и вновь теряясь в джунглях. Соня не любила думать об этом, поскольку не ведала, как ей быть? Как поступить? Много проще, казалось ей, занимать мысли чем-то посторонним, а философию духа оставить отшельникам и сочинителям…
Тротби вечным полагал мрак, и только мрак.
Пожалуй, кроме Шона, никто не знал, что вечно всё…
Но вот нити их мыслей вдруг слились в одну; путники очнулись от грез, переглянулись удивленно.
— Пора? — сказал Тротби-
— Пора,— кивнул Шон.
Они поднялись. И в этот момент мир, воцарившийся в их душах после отдыха и трапезы, разрушили ужасные, воистину отвратительные звуки: крик, плач, визг, бешеный топот копыт…
Рыжая Соня тут же выхватила свой кинжал, сделала свирепое лицо и снова приготовилась к бою. Шон придержал ее руку, покачал головой, прошептал: «Не надо;..» Сейчас он не чувствовал никакой опасности, хотя эти душераздирающие вопли, спугнувшие прекрасную лесную тишь, порядком действовали ему на нервы.
А Тротби, всмотревшись вдаль, улыбнулся и облегченно засмеялся.
— Нет,— сказал он Соне,— право, не надо!
Глава пятая
Со стороны Асгалуна по дороге навстречу путникам несся маленький толстый человечек, кулем сидевший на такой же маленькой и толстой караковой лошадке. Круглое лицо человечка было багрово, глазки грозно сверкали, а в короткой ручке тускло блестел большой заржавленный нож.
Едва завидев Тротби, он издал пронзительный крик и пришпорил своего скакуна.
— Прочь! Прочь, злодеи! Всех порешу! Растерзаю! Прочь!
Встревоженным эхом откликнулась чаща; из глубины ее, всполошенно каркая, вылетели сотни птиц и устремились ввысь, унося на крыльях тишину.
