Ник Харрис - Конан и цепь оборотня
Значит, демон уязвим! Стремясь отвлечь его от Хепата, Конан стал нападать яростнее. Теперь лезвие меча мелькало перед глазами демона, как крылья ветряной мельницы. Хепат уже сидел на косматой шее, и его кинжал искал глаза чудовища. Заревев, демон ухватил гнома обеими лапами, вонзил кривые когти в его маленькое тело и с размаху швырнул на пол. Но меч Конана уже наполовину вошел в его кровавый глаз.
Страшный рев потряс сверкающий дворец. Сияние вспыхнуло ярче, затем неуверенно замигало и окончательно померкло. В нормальном свете воин увидел бьющееся в судорогах чудовище и неподвижного, истерзанного страшными когтями, окровавленного Хепата.
Конан метнулся к демону и несколько раз вонзил меч в другой глаз. Затем медленно подошел к неподвижному телу гнома. Упав на колени, припал к груди маленького друга. Сердце Хепата не билось. На страшных, рваных ранах уже запеклась кровь. Рука все еще сжимала резную рукоять фамильного кинжала. А в глазах навеки застыла боль.
Взревев, Конан бросился к содрогающемуся в последних корчах демону и стал рубить, колоть, снова рубить его отвратительное, поросшее медвежьей шерстью тело. Сколько времени продолжалось это безумие, киммериец не помнил.
Очнулся он, заметив в стороне королеву, пристально и печально наблюдавшую эту сцену последней мести поверженному врагу, отнявшему дорогого друга. Тяжело дыша, Конан медленно опустил испачканный черной кровью меч. Не сводя сверкающих глаз с королевы, механически вытер клинок о бурую шерсть демона и вложил в ножны.
— Я потеряла сына, — тихо сказала королева, — ты потерял друга, ради спасения которого согласился служить мне, удовлетворяя все прихоти и капризы.
Конан молчал, и в синих глазах его медленно закипали слезы.
— Я не должна была уступать просьбе сына сразиться с тобой… Я сама виновна в его гибели… И в гибели твоего друга…
Рядом с телом Хепата засверкал всеми цветами радуги прозрачный горшок, наполненный драгоценными камнями.
— Прими мой прощальный дар…
Но Конан, не обращая внимания на сверкающее сокровище, поднял окровавленное тело друга и, бережно прижав его к груди, направился к выходу.
* * *Увлекаемая течением лодка медленно двигалась среди темных вод подземного озера. Конан все еще прижимал к себе холодное тело Хепата, и в глазах его, все так же, голубыми льдинками, сверкали слезы. Только теперь он понял, чем был для него этот маленький преданный пьяница. Хепат незаметно избавлял Конана от одиночества. Разделял с ним радости и беды, ненавязчиво помогал пережить неудачи и огорчения, столь частые в этом несовершенном мире. Его почти незаметное присутствие стало чем-то обыденным, привычным, как меч на поясе, как кинжал под рукой. А теперь Конан вновь остался один. И горьким будет отныне его одиночество! Он припомнил, как в юности наблюдал со скалы за встречей волка-одиночки с небольшой стаей — местным выводком, ведомый старой волчицей…
Огромный, сильный волк, в каждом движении которого чувствовалась мощь и необузданная природная свирепость, сохраняя поистине царское достоинство, принимал знаки почтения от членов случайно встретившейся стаи. Первой, виляя хвостом, подошла волчица. Обнюхав громадного чужака, шаловливо отпрыгнула, приглашая к любовной игре. Но одиночка, которого с радостью приняла бы любая стая, не обратил внимания на ухаживания самки. Он неподвижно стоял, пока остальные волки — драные и облезлые — как щенята, подползали на брюхе выразить покорность гордому великану.
Волчица вновь игриво ткнулась мокрым носом в шею чужака, который мог бы подарить ей щенят невероятной силы и выносливости. Сделать, таким образом, ее стаю самой сильной в округе. Но великан предпочел одиночество. Гордо подняв голову, он шагнул в сторону, оглянулся в раздумье, затем решительно заскользил вверх по распадку, легкой тенью огибая валуны и вековые сосны. Ему не нужна стая. Он всегда был один. Он навечно останется гордым волком-одиночкой!
Даже издали Конан услышал, как тоскливо заскулила волчица. Как затем жалобно завыла, и этот вой подхватила стая, потерявшая возможность заиметь вожака, который мог бы приносить ей много, много кровавой пищи.
Он, Конан, и был таким гордым волком-одиночкой! И теперь, после смерти маленького друга, останется им навсегда. Навсегда…
8Эскиламп, зная о смерти Хепата, встретил Конана с болью в глазах. Молча принял холодное тело, бережно опустил на траву. Конан оттолкнул лодку, и она, увлекаемая волшебным течением, исчезла в тумане, который окутал вдруг сверкающий дворец королевы демонов Эн-Кастера.
— Где мы его похороним? — Эскиламп отвернулся, скрывая слезы.
— Только не здесь… В горах… На вершине. Или в пещере, он ведь был гном… пещерный житель, хоть и привык жить среди людей.
— Я знаю хорошую, сухую пещеру… Ему бы там понравилось. Тело его останется нетленным, и он вечно будет смотреть на столь милые его сердцу цветные сталактиты.
Завернув тело Хепата в одеяло, Конан сел позади Эскилампа на крылатое чудовище с красивым именем Гаэланд. Пощелкав зубастой пастью, ящер расправил крылья и взмыл в голубую высь.
Пещера действительно была красивой и сухой. Легкий сквозняк шевелил бороду гнома, когда Конан бережно усадил его на камень, прислонив к стене так, чтобы он «видел» освещаемую солнцем часть пещеры. Разноцветные сталактиты играли бликами света, рассыпая по сторонам солнечные зайчики. Вкрапления кварца в стенах сверкали всеми цветами радуги. Но не радовало друзей великолепие последнего пристанища Хепата. Слезы застилали взор сурового киммерийца. Боль стояла в глазах Эскилампа. Молча простившись с маленьким другом, Конан, неслышно ступая, вышел из пещеры. Эскиламп вполголоса прочитал несколько заклинаний, начертил в воздухе дымящийся охранительный знак и также тихо покинул вечную обитель последнего гнома из клана славного царя Вармина.
* * *Конан и Эскиламп сидели у волшебного костра, неугасимое пламя которого радостно раздвигало нависший полог ночи. По молчаливому уговору о погибшем друге старались не говорить. Пройдет время, немного утихнет боль и тогда, при встрече, можно и нужно будет вспомнить маленького оруженосца и поднять наполненные до краев кружки за упокой его мятежной души.
Конан смотрел на пламя и вспоминал дни, проведенные во дворце. Схватки с демонами, ласки королевы, обильные застолья… Эскиламп, пытаясь отвлечь друга от грустных мыслей, уже давно рассказывал что-то о секретах колдовства и заклинаниях.
— Я скажу тебе, Конан, одну вещь, за которую меня подвергли бы остракизму мои собратья по ремеслу, если бы сейчас услышали. На мой взгляд — а я думаю над этим очень давно — заклинания и ритуалы сами по себе ничего не значат!
