Гай Гэвриел Кей - Поднебесная
Она опускает голову. У нее мокрые волосы, она чувствует, как вода стекает по спине, но ночь теплая. Она говорит:
– Мне очень жаль. Возможно, было бы лучше, если бы Тай не…
– Нет! – с силой отвечает Мешаг. Ли-Мэй быстро поднимает взгляд, пораженная. Он встает, силуэт на фоне горизонта и звезд. – Лучше так, чем то, чем я бы стал. Я… у меня есть выбор. Если бы тот шаман меня привязал к себе, я принадлежал бы только ему, а потом умер. Шандай дал мне это.
Она смотрит на него снизу вверх. Он продолжает:
– Я сделал выбор – и пришел за тобой. Я сделал это ради Шан… Шэндая.
– А после? После этого? – Она только что решила больше не задавать вопросов.
Он пожимает одним плечом:
– Теперь едем?
У него это звучит как вопрос.
– Спасибо, – отвечает Ли-Мэй. Встает, подходит к коням и садится на своего, самостоятельно.
Они меняют коней на каждой остановке. Перед самым восходом солнца он сбивает второго лебедя, но третий, летевший следом, поворачивает на запад, на большой высоте.
У кого-то тотемом был волк, думает она. У кого-то – лебедь…
Можно уснуть верхом на лошади, но только не тогда, когда она скачет галопом. Ли-Мэй проваливается в мучительный, тревожный сон каждый раз, когда Мешаг разрешает сделать остановку. Она понимает, почему он так спешит после того, как убил второго лебедя, но ее тело и мозг предъявляют свои требования.
Теперь она лежит на спине в более низкой траве. Сознание то возвращается, то отступает. Ей снилось, что она качается на качелях – на качелях в саду их дома, – взлетает все выше и выше среди весенних цветов, взад-вперед. Она не знает, кто раскачивает качели, и не смотрит туда, но ей не страшно.
Толкает ее Мешаг, трясет за плечо.
Ли-Мэй открывает глаза. Бледный свет. Утро. Он дает ей флягу с водой, показывает на седельную сумку рядом с ней. Опять ягоды. Если и дальше не будет ничего, кроме них, думает Ли-Мэй, сырой сурок может показаться привлекательным. Затем она вспоминает волков и шуоки, и эта мысль ускользает.
Она пьет, плещет воду на лицо и руки. Берет горсть ягод, потом еще одну. Она научилась отличать неспелые ягоды, выбирает их. Она – катайская принцесса, не так ли?
Ли-Мэй слишком устала, чтобы оценить собственную иронию.
Потом поднимается. У нее болят ноги и спина. Мешаг уже сидит на коне и осматривает светлеющее небо. Она делает то же. Ничего не видно. Еще один свежий день, высокие облака. Она идет к коню, которого он для нее отвязал. Сгибает застывшие ноги и забирается в седло. Ей кажется, что это получается у нее уже лучше.
Ли-Мэй смотрит на Мешага.
– Теперь все изменится, – говорит он.
– Что ты имеешь в виду?
– Землю. Увидишь. Мы покидаем степь. Ваша Стена недалеко.
Как она ни устала, от этих слов сердце ее бьется чаще. От таких простых слов. Стена означает Катай, возвращение из ссылки. Если они смогут перебраться на другую сторону, разумеется. Он говорил, что смогут.
«Мы покидаем степь».
Ли-Мэй смотрит назад, повернувшись в седле. Насколько хватает глаз, под вставшим солнцем и высоким небом раскинулась трава: желто-зеленая, темно-зеленая, высокая, колышущаяся под ветром. Раскачиваясь, она звучит, и этот звук был частью существования Шэнь Ли-Мэй с тех пор, как ее забрали богю. Даже внутри носилок она его слышала, непрерывно. Шепот степи…
Глядя на север, вбирая в себя эту картину, представляя себе, как далеко тянется степь, она думает: если когда-то было утро мира, то оно выглядело именно так. И эта мысль не характерна для ее народа.
Они трогаются на юг. Ли-Мэй смотрит налево, потом направо и видит рядом вожака волков. Другие где-то недалеко. Она это знает. Но этот волк всегда рядом.
К полудню земля начинает подниматься, трава становится ниже и темнее, появляются участки зеленого и серебристо-зеленого кустарника, а потом кое-где – голые камни. Когда Ли-Мэй видит рощу тополей, то испытывает почти шок. Она понимает, что больше не чувствует усталости.
Они переходят вброд мелкую речку. На другом берегу Мешаг останавливается, чтобы напоить коней и наполнить фляги. Ли-Мэй тоже покидает седло, чтобы размять ноющие ноги. Она все время смотрит на небо. Сегодня более ветрено, облака плывут на восток. Иногда они заслоняют солнце, и тень скользит по земле, а потом уходит.
Она говорит:
– Ты знаешь, как далеко они от нас отстали?
Он закупоривает фляги. Берет веревку, на которой ведет за собой четырех сменных лошадей, и взнуздывает новую для себя и для девушки. Потом вскакивает в седло, и Ли-Мэй делает то же.
– На большую часть дня, – говорит он. – Думаю, мы их достаточно опередили.
Она боится спросить у него, откуда ему это известно. Но ей кажется, что она знает ответ: с ними здесь не все волки.
– Спасибо, – благодарит она.
Они снова скачут вперед, на юг, под высоким небом и чередующимися светом и тенью на меняющейся земле. Еще одна остановка, в середине дня. Мешаг опять меняет коней.
В конце дня появляется лебедь, но на этот раз он летит слишком высоко, чтобы достать его стрелой. Вскоре после этого, преодолев долгий, упорный подъем, они переваливают через гребень. Перед ними спуск. За ним, убегая на запад и на восток, сколько хватает глаз, освещенная косыми лучами позднего солнца, тянется Стена.
Он привел ее домой.
* * *Тадзэк Кажад никогда не делал различия между кочевниками степей, какую бы ненависть они ни испытывали друг к другу. Сейчас он смотрел на земли шуоки, потому что его внезапно перебросили на двести ли к востоку от тех ворот в Стене, где он всегда служил.
Как шуоки, так и богю были для него прирученными, умеющими вытирать носы пастухами овец. В их юртах правили женщины, и днем, и ночью. Вот почему, как шутил его товарищ Кизлик, многие степняки ночуют со своими овцами.
Пускай они хвастают своими конями с густыми гривами, своими боевыми степными волками, с которыми охотятся на газелей, но какое значение имеет все это для Кизлика? Он был из народа пустыни, где люди убивают за чашку воды, а иногда даже пьют кровь жертвы. Где приходится заставлять верблюда лечь на землю, чтобы укрыться за ним, полностью закутав лицо, и попытаться выжить в песчаную бурю.
Пустыни убивают; эти степи питают жизнь. Нетрудно догадаться, какая земля рождает более закаленных, более достойных людей, не так ли?
Тадзэк стал бы отрицать, если бы кто-нибудь назвал его обозленным. И все же, если говорить о том, кто чего достоин, можно привести в пример самого себя. Потому что командование всего пятьюдесятью солдатами Шестой армии Катая явно не говорит о должном уважении к нему. Дуй – это ничто. К этому времени он уже должен был командовать двумя сотнями, и даже большим числом солдат.
