Дуглас Брайан - Змея и мумия
Татхэб некоторое время слушал завывание ветра в потайных трубах. Ему хотелось рассмеяться, но нижняя часть его лица сделалась твердой, как каменная маска.
— Не может быть, — хрипло вымолвил он. — Ты все врешь, нарочно, чтобы я сошел с ума от досады… Погоди же. Сегодня ночью с тобой случится кое-что пострашнее, чем обыкновенные пытки. Участь служанки этого глупого Напри покажется тебе сладкой…
Сказав так, Татхэб спустился с табурета. К его горлу подкатилась дурнота, лоб покрылся испариной.
— Стражник проследит, чтобы ты простояла на горохе до вечера, — злобясь, сказал он. — У тебя будет еще время подумать о своем жребии…
— Изнасилование души гораздо болезненнее всяких пыток, — тихо молвила Балзу.
— О, как ты права! — бросил он и вышел, пошатываясь. Покинув каменное сооружение и стремясь поскорее оказаться на воздухе, — то ли от злости, то ли от зелья, — он забыл, что снаружи жарит солнце, а единственное место в тени занято кольями с насаженными на них жрицами и рабынями. Зрелище казнимых рабынь сперва очень радовало Татхэба — они не умели держаться с достоинством, кричали, вырывались, отдавались агонии, совершенно не сдерживаясь. Но рабыни очень скоро утратили разум. Боль быстро пожрала их ничтожные души. Теперь они возбуждали не больше, чем коровы на бойне.
Рядом со входом дежурил новый раб Татхэба — несуразный верзила с выпуклыми мышцами и длинными волосами. Он был немой и кажется дурачок. Подаривший его паломник уверял, что раб не буйный. В самом деле, он бросался исполнять приказы, понимая их с полуслова. А как великолепно он орудовал плеткой, разгоняя тысячеголовую толпу перед носилками Татхэба!
Телохранитель был нужен жрецу, как никогда. Конечно, его кандидатуру многие поддержат. Но будут и враги. Не для того Татхэб провернул эту сложную интригу, чтобы его зарезали на ступенях храма, который он уже привык считать своим
Приказав немому следовать за собой, Татхэб пересек алтарь страдания и вошел в дверь, устроенную в задней лапе второго каменного льва. В одном из верхних ярусов этого сооружения находились его личные покои.
Здесь он держал змею, полученную от заклинателя Хутту. Сейчас она уже ничем не напоминала ту жалкую иссохшую мумию, какой предстала перед Татхэбом в первый раз, когда тот получил ее из рук своего учителя. Теперь это был раскормленный гад с лоснящейся желто-черной Шкурой. Изумрудный его глаз горел дьявольским огнем и никогда не закрывался, Даже когда змея спала. Татхэб видел в темноте эту пылающую зеленую точку, которая денно и нощно напоминала ему о том, что даже если может утомиться и задремать животное, в чем теле помещаётся дух божества, само божёство остаётся недреманным и вечно бодрым. Мертвый глазок стал желтым и холодно наблюдал за всем происходящим вокруг.
Завидев Татхэба, змея подползала к нему и принималась, как бы шутя, обвиваться вокруг его тела. Добравшись до головы жреца, она клала плоскую морду ему на плечо и блаженно щурилась. Змее нравилось прикосновение теплого человеческого тела, а дрожь ужаса, которая пробегала по этому телу, когда взгляд Татхэба встречался со взглядом божества, вызывала ответный трепет в длинном теле змеи.
— Скоро, — пробормотал Татхэб, принимая ласки своего страшного питомца, — скоро, дорогой, ты познаешь плоть юной девушки, которая носит в своем сердце умение любить… Скоро ты выпьешь из нее это умение и навсегда наполнишь ее душу мертвящим холодом… Какая чудная жрица для великого Сета получится из этой туранки!
Змея чуть приподняла голову и медленно покачала ею из стороны в сторону, словно хотела выказать одобрение. Татхэб никогда не мог понять, что из произносимого им змея понимает, а что воспринимает просто как некие колебания воздуха, производимые тем, кто дает ей молоко и кровь.
Впрочем, сейчас было не время задаваться подобными вопросами. Близились сроки, исполнения которых Татхэб ожидал с таким жгучим нетерпением.
Пламенное стигийское солнце медленно опускалось в воды Стикса. Становилось темно. Богиня-ночь раскинула над Стигией широкое черное покрывало, усеянное точками звезд. Луна еще не начала своего пути по небосклону — она взойдет позднее. От волнения у Татхэба лязгали зубы, и он невольно потянулся за эликсиром «мудрости». Лишь бы не показать перед божеством и его будущей жрицей (или жертвой?) своей человеческой слабости… Потому что в глубине души — и Татхэб знал об этом — он так и остался нелюбимым сыном властной матери-шлюхи, которая была так щедра на пощечины. Образ старухи, умирающей перед ним в сумерках, сглаживался — оставалось молодое, сильно накрашенное, злое и притягательное женское лицо, лицо богини — служительницы бога.
Нет, Татхэб не покажет женщине своего волнения! Он быстро сделал глоток из маленького флакона и протянул руки к змее. Словно поняв его намерение, змея выбралась из своей корзины и стремительно потекла по полу.
Татхэб поднял ногу, и змея обвилась вокруг нее. Затем поднялась выше. Ее сверкающие золотые кольца, вспыхивающие пламенем при тусклом свете масляной лампы, охватили тело жреца, словно некая волшебная кольчуга.
Немой раб, стоя у выхода, наблюдал это с бесстрастным и тупым видом. Татхэб, впрочем, мало задумывался над тем, какие чувства питает его телохранитель по поводу происходящего. До сих пор немой не давал ни малейшего основания усомниться в его преданности и полезности. И самое главное — этот немой был мужчиной. Не женщиной. Он не мог презирать Татхэба.
Сделав верзиле-телохранителю знак следовать за ним, Татхэб покинул свои покои, унося змею на собственном теле и покрыв ее плащом, чтобы сторонний наблюдатель ничего ненароком не заметил. Незачем. Один из секретов могущества — таинственность. Персона жреца должна быть окружена полной и непроницаемой тайной.
А это, в частности, означает, что когда Татхэб добьется своего и возглавит жречество в Долине Смерти, придется избавиться от Хутту…
Но это все потом, потом. Сейчас первоочередная задача — Балзу. Сломить ее дух. Вот что важно. Иначе Татхэбу не будет покоя до конца дней его.
Девушка встретила его с видимым спокойствием. Татхэб, опытный в созерцании страдающих людей, умел различать деланное спокойствие и истинное, которое встречается крайне редко — по правде говоря, вообще практически никогда. Он умел разбирать в глазах жертвы любое чувство, которое та пытается скрыть или подавить. Татхэб вовсе не хвастался, когда утверждал, что может читать человека, точно книгу. И вот сейчас он при всей своей проницательности не мог усмотреть в глазах своей пленницы ничего, кроме презрения к нему, слабому человеку, который пытается разгадать великую загадку любви, рассекая жертвенным ножом сердце, способное любить и удивляясь тому, что видит только комок плоти и сгустки крови.
