Вадим Панов - Кардонийская петля
– Гатов никогда не упоминал, как ему удалось переделать астринг в бомбу? – спросил Йорчик.
– Павел добавил взрыватель, – сухо проронил консул.
– Не смешно.
– В таком случае – поплачьте, – резанул Дагомаро. – Я рассказал всё, что знаю. К тому же у вас есть преимущество: адигены понятия не имеют о том, что бомба возможна. Так что дерзайте, Руди, попробуйте сравняться с Павлом.
– Я попробую.
– Всего хорошего.
Йорчик остановился в дверях. Он знал, что должен уйти молча, что нет смысла в следующей реплике, но не удержался:
– Мне вас не жалко, Винчер, ничуть не жалко.
– Не нужно театра, Руди, – равнодушно ответил Дагомаро, склоняясь над бумагами. – Я прекрасно знаю, что вы собой представляете, поэтому уходите, и поскорее. Нас не должны видеть вместе.
– Вместе? – удивился галанит, прижимая к груди папку.
– Я тоже уезжаю. Нужно поговорить с дочерью.
– Прощайте, консул.
Без ответа.
Винчер покинул кабинет через пятнадцать минут. Окружённый телохранителями, он быстро оказался в главном холле, вышел через заранее распахнутую дверь и принялся спускаться по широченной лестнице, ведущей к площади Конфедерации. Той самой лестнице, у основания которой несколько месяцев назад погибла Лилиан дер Саандер…
Начальник охраны часто говорил консулу, что такие выходы опасны, уговаривал садиться в лимузин во внутреннем дворе и покидать Дворец через задние ворота, но Дагомаро гордо отказывался. Отвечал, что во время войны его появление на публике поднимает дух людей и показывает, что Ушер силён и ничего не боится.
И действительно: чего бояться? Площадь запружена полицейскими, десантниками и агентами в штатском. Вокруг настолько высокие телохранители, что голова рослого Винчера едва виднеется из-за их широких плеч. Зевак мало, за каждым приглядывают двое, а то и трое охранников, но приглядывать не имеет смысла: к Дворцу приходят только свои.
– Адигены лучше Компании!
– Вы правильно поступили, консул!
– Ушер превыше всего!
Люди хлопают, на их лицах улыбки. Впервые за несколько месяцев на их лицах улыбки: они верят в счастливое окончание войны. Адигены гарантируют мир, Ушер остался в Унигарте, архипелаг остался свободным, Компания потерпела поражение. Люди довольны. Они всё ещё плохо едят, показывают документы на каждом углу и боятся призыва в армию, но они уже знают, что на передовой перестали стрелять.
И люди хлопают. Улыбаются и хлопают.
– Да здравствует консул Дагомаро!
Винчер улыбается в ответ, поднимает руку в приветственном жесте, и в этот миг на его груди, в том самом месте, где на чёрной ткани пиджака сверкает золотой консульский значок, появляется пятно. Звук выстрела никто не услышал, но он определённо был. Звук одного-единственного выстрела с дальней дистанции, звук очень сложного выстрела, который мог совершить либо бамбальеро, либо тот, с кем лучше не связываться.
Дагомаро медленно заваливается назад, его подхватывают телохранители.
Ещё один выстрел. На этот раз из короткоствола.
– Да здравствует Приота! – Это кричит юнец с дымящимся револьвером в руке. У него соломенные волосы и зелёные глаза, в которых пылает лютая ненависть.
– Смерть волосатикам!
Сделать что-либо ещё пареньку не позволяют: агенты в штатском прижимают его к земле и начинают избивать.
Женщина громко кричит.
– Консула убили!
– Приотские бандиты убили консула!
– Землеройки убили Дагомаро!!
Избитого паренька вяжут, его лицо окровавлено, но он смеётся, начальник охраны зовет врача, зеваки давят, стараясь разглядеть полулежащего на руках телохранителя консула. Зеваки хотят увидеть последние секунды жизни первого человека Кардонии. Зевакам интересно, они понимают, что попали в историю, и напирают.
А Винчер Дагомаро шепчет:
– Кира…
И закрывает глаза. Ему не больно. Ему горько.
Эпилог,
в котором дар Антонио предаётся воспоминаниям, а Помпилио и Кира держатся за руки
Небольшой городок Даген Тур был настолько провинциальным, насколько это вообще возможно на Линге. Казалось, что более замшелого захолустья не сыскать, но так казалось только тем, кто мало путешествовал по «золотой» планете Ожерелья, кто не понимал, как живут её обитатели. Даген Тур был обыкновенным: тихий, полусонный, ему следовало бы навеки затеряться среди остальных «медвежьих углов», названия которых ни о чём не говорят даже профессиональным историкам, однако тысячу лет назад городок настолько приглянулся Флавио Кахлесу, основателю знаменитой династии лингийских даров, что он объявил Даген Тур второй родиной, и с тех пор, пока старый Фабрицио не передал владение Помпилио, город управлялся непосредственно короной, что позволило провинциальным дагентурцам вдоволь наглядеться и на да́ров, и на архиепископов, и на высших военных чинов, а также инопланетных королей, богдыханов, президентов и прочих сильных мира сего и миров Герметикона. Но даже их, ко всему привычных лингийских провинциалов, поразил размах праздника, устроенного в честь бракосочетания Помпилио.
Начать с того, что город вырос вдвое: шатры, павильоны и палатки протянулись до самых гор. Близлежащие поля превратились в полигоны для цеппелей, а все дома старого города были арендованы бесчисленными друзьями Помпилио. Изысканная публика принялась заполнять узкие улочки Даген Тура за неделю до свадьбы, и с появлением первых гостей начались приёмы да балы, постепенно становящиеся всё более и более шумными. Праздновать предстояло долго: неделя до, десять дней после, но кульминацией, безусловно, была церемония в соборе Доброго Маркуса.
– Волнуешься? – негромко осведомился Антонио.
– Не особенно, – в тон брату ответил Помпилио.
– В такой день трудно оставаться спокойным.
– Почему?
– Потому что решение о женитьбе – последнее, которое ты принял самостоятельно, – рассмеялся Антонио.
– Хочешь сказать, что я вру?
– Именно, – спокойно отозвался дар, и по его губам змеёй скользнула лёгкая усмешка. – Не забывай, что я через это прошёл.
– Ты другой.
– В данных обстоятельствах это не имеет значения.
Помпилио свёл брови, демонстрируя неудовольствие замечанием брата, но уже через мгновение тоже улыбнулся:
– Не то чтобы волнуюсь, просто чувствую себя странно.
Они замерли у алтаря, два Кахлеса, два отчаянно похожих друг на друга адигена, облачённых в классические месвары: Помпилио в белый, Антонио в золотой. А рядом с Кахлесами дремал в специально принесённом кресле старый Гелле, архиепископ Линги. В последнее время он сильно сдал, но настоял на том, что лично проведёт церемонию «для этого мальчишки».
