Аркадий и Борис Стругацкие - Мир Полудня (сборник)
– О черт, – сказал Дауге. – Я уже и забыл.
– М-могу рассказать, к-как мне однажды х-хотели ам-ампутировать н-ногу, – предложил Юрковский.
– Верно! – радостно сказал Дауге. – А потом вы, Шарль, тоже расскажете что-нибудь веселенькое…
– Ах, вы все шут<и>те, – сказал Моллар.
– А еще можно спеть, – сказал Дауге. – Я про это читал. Вы нам споете, Шарль?
– Ах, – сказал Моллар. – Я совсем прокис.
– Отнюдь, – сказал Дауге. – Вы замечательно держитесь, Шарль. А это же самое главное. Правда, Шарль замечательно держится, а, Володя?
– К-конечно, – сказал Юрковский. – З-замечательно.
– А капитан не спит, – бодро продолжал Дауге. – Вы заметили, Шарль? Он что-то задумал, наш капитан.
– Да, – сказал Моллар. – Да! Наш капитан – это есть большая надежда.
– Еще бы, – сказал Дауге. – Вы даже не знаете, какая это большая надежда.
– М-метр девяносто пять, – сказал Юрковский.
Моллар засмеялся.
– Вы все шут<и>те, – сказал он.
– А мы пока будем болтать и наблюдать, – сказал Дауге. – Хотите посмотреть в перископ, Шарль? Это красиво. Этого никто никогда не видел. – Он поднялся и приник к перископу.
Юрковский увидел, как у него вдруг выгнулась спина. Дауге обеими руками взялся за нарамник.
– Бог мой! – сказал он. – Планетолет!
В розовой пустоте висел планетолет. Он был виден совершенно отчетливо и во всех подробностях и находился, по-видимому, километрах в трех от «Тахмасиба». Это был фотонный грузовик первого класса с параболическим отражателем, похожим на растопыренную юбку, с круглой жилой гондолой и дисковидным грузовым отсеком, с тремя сигарами аварийных ракет на далеко вынесенных кронштейнах. Он висел вертикально и совершенно неподвижно. И он был серый, как на экране черно-белого кино.
– Кто же это? – пробормотал Дауге. – Неужели Петрушевский?
– П-погляди на отражатель, – сказал Юрковский.
Отражатель серого планетолета был обломан с края.
– Тоже не повезло ребятам, – сказал Дауге.
– О! – сказал Моллар. – А вон еще один.
Второй планетолет – точно такой же – висел дальше и глубже первого.
– И у этого обломан отражатель, – сказал Дауге.
– Я з-знаю, – сказал неожиданно Юрковский. – Это наш «Тахмасиб». М-мираж.
Это был двойной мираж. Несколько радужных пузырей стремительно поднялись из глубины, и призраки «Тахмасиба» исказились, задрожали и растаяли. А правее и выше появились еще три призрака.
– Какие красивые пузыри! – сказал Моллар. – Они поют.
Он снова лег на спину. У него пошла носом кровь, и он сморкался и морщился и все поглядывал на планетологов, не видят ли они. Они, конечно, не видели.
– Вот, – сказал Дауге. – Ты говоришь, что здесь скучно.
– Я н-не говорю, – сказал Юрковский.
– Нет, говоришь, – сказал Дауге. – Ты брюзжишь, что скучно.
Оба старались не глядеть на Моллара. Кровь остановить было нельзя. Она свернется сама. Радиооптика нужно было бы отнести в амортизатор, но… Ничего, она свернется. Моллар тихо сморкался.
– А вон еще мираж, – сказал Дауге. – Но это не корабль.
Юрковский заглянул в перископ. «Не может быть, – подумал он. – Этого не может быть. Не тут, не в Юпитере». Под «Тахмасибом» медленно проплывала вершина громадной серой скалы. Основание ее тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала – голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А еще дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов.
– Эт-то н-не мираж, – проговорил Юрковский. – Эт-то п-похоже на ядро.
– Вздор, – сказал Дауге.
– В-возможно, все-таки у Юпитера есть я-ядро.
– Вздор, вздор, – нетерпеливо сказал Дауге.
Горная цепь тянулась под «Тахмасибом», и не было ей конца.
– Вон еще, – сказал Дауге.
Выше скалистых зубьев выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая серая масса. Горный хребет внизу постепенно опускался и исчез из виду. Юрковский, не отрываясь от перископа, поднес к губам микрофон. Было слышно, как у него хрустнули суставы.
– Быков, – позвал он. – Алексей.
– Алеши нет, Володенька, – отозвался голос штурмана. Голос был сиплый и задыхающийся. – Он в машине.
– М-михаил, мы идем н-над с-скалами, – сказал Юрковский.
– Над какими скалами? – испуганно спросил Михаил Антонович.
Вдали прошла поразительно ровная, словно отполированная поверхность – огромная равнина, окаймленная невысокой грядой круглых холмов. Прошла и утонула в розовом.
– М-мы еще не все п-понимаем, – сказал Юрковский.
– Я сейчас посмотрю, Володенька, – сказал Михаил Антонович.
За перископом проплывала еще одна горная страна. Она плыла высоко вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое зрелище, и Юрковский подумал сначала, что это опять мираж, но это был не мираж. Тогда он понял и сказал:
– Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище.
Дауге не понял.
– Это кладбище миров, – сказал Юрковский. – Джуп проглотил их.
Дауге долго молчал, а затем пробормотал:
– Какие открытия… Кольцо, розовое излучение, кладбище миров… Жаль. Очень жаль.
Он оглянулся и окликнул Моллара. Моллар не ответил. Он лежал ничком.
Они стащили Моллара в амортизатор, привели его в чувство, а он, измотанный, отекший, сразу заснул, словно упал в обморок. Потом они вернулись в обсерваторный отсек и снова повисли на перископах. Под «Тахмасибом», и рядом с «Тахмасибом», и временами над «Тахмасибом» медленно проплывали в потоках сжатого водорода несостоявшиеся миры – горы, скалы, чудовищные потрескавшиеся глыбы, прозрачные серые облака пыли. Потом «Тахмасиб» отнесло в сторону, а в перископах остался только пустой, ровный розовый свет.
– Устал как собака, – сказал Дауге. Он перевернулся на бок, и у него затрещали кости. – Слышишь?
– Слышу, – сказал Юрковский. – Давай смотреть.
– Давай, – сказал Дауге.
– Я думал, это ядро, – сказал Юрковский.
– Этого не могло быть, – сказал Дауге.
Юрковский стал тереть лицо ладонями.
– Это ты так говоришь, – сказал он. – Давай смотреть.
Они еще многое увидели и услышали, или им казалось, что они увидели и услышали, потому что оба они страшно устали, и в глазах иногда темнело, и тогда исчезали стены обсерваторного отсека – оставался только ровный розовый свет. Они видели широкие неподвижные зигзаги молний, упиравшиеся в тьму наверху и в розовую бездну внизу, и слышали, как с железным громом пульсируют в них лиловые разряды. Они видели какие-то колышущиеся пленки, проплывавшие с тонким свистом совсем рядом. Они разглядывали причудливые тени во мгле, которые двигались и шевелились, и Дауге спорил, что это объемные тени, а Юрковский доказывал, что Дауге бредит. И они слышали вой, и писк, и грохот, и странные звуки, похожие на голоса, и Дауге предложил зафиксировать эти звуки на диктофоне, но тут заметил, что Юрковский спит лежа на животе. Тогда он повернул Юрковского на спину и снова вернулся к перископу.
